Паскаль Рютер - Барракуда forever

Мой император в исключительной форме.

Но я почти сразу обратил внимание на то, что его рука, опиравшаяся о кресло, слегка дрожала. Улыбаясь, он чуть заметно морщился, а на лбу блестели крошечные жемчужинки пота.

Передо мной предстал прекрасный образ моего императора, и я не хотел, чтобы этот образ рассыпался прямо у меня на глазах.

— Сядь, пожалуйста, — попросил я, — мне нужно кое-что тебе сказать.

Он не возражал.

— Ты прав. Заседание штаба проводят сидя. — Он вытер лоб и произнес: — Я тебя слушаю.

Он выслушал меня с огромным вниманием и рассмеялся:

— Это все, что он сумел придумать? Мы едем. Надо хоть немного повеселиться, да, Коко?

Он надел свою неизменную черную куртку с рваными карманами, смотревшуюся странно с белым костюмом. Потом замер в нерешительности.

— Послушай, я уже давно хотел это сделать, но сегодня вечером случай как раз подходящий. Отныне ты не мой адъютант.

— Правда?

— С сегодняшнего вечера ты мой первый генерал. Тот, с кем вместе я буду вести мои последние сражения!

Я усадил его в “пежо” и сложил кресло на колесах. Вечер был холодный, но ясный. Над нами нависал небесный свод, усыпанный звездами.

— А что, если взять да и поехать прямо, никуда не сворачивая, Коко? Прямо вперед, ехать и ехать без остановок? Или только чтобы съесть сэндвич на заправке и поспать на паркинге.

— Да, дедушка, это было бы здорово. А куда бы мы поехали?

— Прямо, на берег моря. К приключениям и свободе. Прямо вперед, до самого…

Он остановился на красный свет, который быстро сменился зеленым, но мы так и не тронулись с места.

— Понимаешь, Коко, иногда мне кажется, что я помню все, а иногда как будто облако пара появляется и рассеивается, это так странно. Даже Рокки, и того я иногда не могу вспомнить минут десять. Думаю, надо же, этот парень мне кого-то очень напоминает…

Сердце у меня сжалось. И горло свело при мысли о том, сколько всего мы уже никогда не будем делать вместе, сколько всего из моей жизни он уже никогда не узнает и не поймет.

Сзади загудела машина.

— До чего же люди торопливые! — возмутился Наполеон.

В тарелке Наполеона горкой громоздились красные панцири. Отец старался задобрить его вкусной едой: крабы, омары, лангустины. Руки боксера легко с ними справлялась, так что щипцы не понадобились.

Мама принесла свиную грудинку с чечевицей — простое и сытное блюдо, которое дед обожал.

— Ну как, вкусно? — спросил у него отец.

— Да уж, натуральная свинина лучше, чем натуральное свинство.

Родители обменялись смущенными взглядами, а Наполеон, звучно посмеиваясь, принялся уминать чечевицу. Поднял голову и прокомментировал:

— Потом, конечно, будешь пукать, зато как вкусно…

Это изящное замечание надолго прервало беседу. Во всяком случае, лучше было молчать, чем говорить, чем старательно обходить темы, которые могли вывести ситуацию из-под контроля.

— Какой стоит холод! — решился наконец заговорить отец.

— Да уж, — отозвался Наполеон, — не жарко. В твоем доме особенно. У меня-то нормально. Наверное, все дело в атмосфере.

Отец сделал вид, что не слышал. Он начал собирать грязные тарелки.

— Ты меняешь тарелки? — осведомился Наполеон.

— Да, для сыра!

— Не стоит труда, у меня есть “Опинель”, — заявил дед.

Дед похлопал по карману рубашки, где всегда держал свой знаменитый нож: он всегда доставал и раскладывал его во время трапезы.

— Ну уж нет! — запротестовал отец. — Сегодня мы ни в чем себе не отказываем. Это твой праздник. Не каждую неделю у тебя день рождения. Пусть все будет как полагается, черт возьми!

Наполеон слушал отца, скрестив руки на груди.

— Как сын ты в принципе довольно милый, — равнодушно проговорил он.

Отец расплылся в благодарной улыбке и попытался поймать взгляд матери, чтобы разделить с ней радость, слишком большую, чтобы наслаждаться ею в одиночку.

— Звезд с неба не хватаешь, но довольно милый, — продолжал Наполеон. — Да, Жозефина была права.

— При чем здесь Жозефина? — спросил отец упавшим голосом. — Что ты хочешь сказать?

— Ничего особенного.

— Значит, ты готов признать, что нам сейчас хорошо? Разве не приятно побыть всем вместе?

Мама встала из-за стола и вышла, потом вернулась и принесла тарелку с сыром, которая привлекла внимание Наполеона:

— Вот это сыр так сыр! Спасибо, Сами.

Отец удивился, и это неожиданно тронуло меня.

— Погоди, ты же сто лет не называл меня по имени, — сказал он. — Мне приятно. Я-то решил, что ты забыл, как меня зовут.

— Вообще-то ты прав, утром пришлось заглянуть в семейное свидетельство.

Наполеон спрятал легкую торжествующую улыбку. Потом повел носом, принюхиваясь к тарелке:

— Воняет как надо. Я думал, ты любишь только пластмассовый сыр.

Он достал из кармана нож, блестящее лезвие которого выскочило прямо у него перед носом. Он провел по краю подушечкой пальца, проверяя остроту заточки.

— Я знаю, что ты обожаешь сыр, — сказал отец. — Особенно камамбер. Помню, когда я был маленьким, то брал в буфете только камамбер. Чтобы быть как ты.

— Перестань, а то я сейчас слезу пущу.

— Признайся, ты растроган. Тебя, наверное, удивляет, что я все это помню?

Наполеон усмехнулся:

— Ох, если меня что и удивляет, то не это…

У отца дрожал подбородок; ненадолго у меня возникло впечатление, что Наполеон хочет довести его до слез, и только взгляд матери не позволяет ему расплакаться.

— А что… тебя удивляет… папа? — наконец выговорил он.

— Ты правда хочешь знать? Что меня удивляет? Да вся эта пыль в глаза… На что, по-твоему, это похоже? Омары, свинство… ой, извини, свинина, слезливые детские воспоминания… Раз ты снял свои галоши с квадратными носами, значит, для этого была важная причина!

Он воткнул кончик ножа в кусок камамбера, поднес к глазам, рассмотрел со всех сторон, словно золотой самородок. Потом откусил и стал шумно жевать, сверля отца мрачным взглядом.

— Почему тебя пригласили? — чуть слышно произнес отец. — Пап, у тебя ведь день рождения! Чтобы повидаться с тобой, побыть вместе. Все просто. Но с тобой просто не бывает. Тем более что мы уезжаем на Рождество к Жозефине, поэтому решили, что… Мы же все-таки семья. Мы даже про торт не забыли.

— Как трогательно! — воскликнул Наполеон, сделав вид, что утирает слезу. — А какая еще была цель, кроме как утопить меня во взбитых сливках?

Мама подошла к деду и погладила его по голове с такой нежностью, такой любовью, что время, казалось, на несколько секунд остановилось.

— Наполеон, — тихо сказала она, — не обижайтесь, но вы зашли слишком далеко. Вы не хотите понять, что у вашего сына тоже есть сердце…

Дед пожал плечами:

— У него есть сердце? Неплохая новость.