Паскаль Рютер - Барракуда forever

— Втроем! — поправил я и погладил Басту.

Он был прав. Мы походили на двух воришек-сообщников, в потемках забравшихся в дом. Двое воришек и их пес.

— Интересно, он хороший сторож? — задумчиво произнес Наполеон.

Как будто отвечая на его вопрос, Баста перевернулся на спину и подставил брюхо, чтобы его почесали.

— Сядь рядом, вот сюда, — велел дед, похлопав по дивану. — Мне нужно кое-что тебе сказать.

Голос у него был ласковый, немного прерывистый. Сердце екнуло, мне вдруг послышалась в его тоне какая-то беззащитность. Все в комнате говорило об отсутствии Жозефины, и я был уверен, что Наполеон тоже ощущает эту пустоту.

— Друг мой Коко, — вздохнул он, — некоторые люди все еще здесь, хотя мы их уже не видим.

Несмотря ни на что, он был спокоен. Я обратил внимание на то, что его большие узловатые руки легко лежат на коленях как широкие мягкие листья. От свечи лился умиротворяющий свет.

— До чего же быстро тают свечки! — прошептал дед, потом, удивившись собственным словам, встрепенулся: — Пятнадцать минут меланхолии истекли, хватит философствовать. А теперь — кто кого!

Мы церемонно уселись друг против друга. Сцепили руки, ладонь к ладони. Мускулы напряглись. Наши руки клонились то вправо, то влево. На лицах появились зверские гримасы. Дед сделал вид, будто крепко стиснул зубы, будто ему тяжело и я вот-вот его одолею. Но в тот момент, когда моя победа была совсем близко, а его рука оказалась в сантиметре от стола, он начал посмеиваться, что-то насвистывать, рассматривать ногти другой руки — и легко изменил ситуацию. Моя рука описала дугу, как стрелка на циферблате, и легла на стол с другой стороны.

В этот миг кто-то постучал во входную дверь.

— Ты кого-то ждешь? — удивился я.

— Никого. Пойди открой. А я тем временем поправлю пробки. Не дадут ни минуты посидеть спокойно.

Их было двое, одинаково одетых, с одинаковыми чемоданчиками.

— Дома кроме тебя никого нет? — спросил первый.

Зажегся свет, и за моей спиной появился дед. К моему великому удивлению, он впустил их и пригласил сесть за стол. Я заметил, что его кулаки опять сжались.

— Ni amuziĝos, Bubo! Ili ne eltenos tri raŭndojn! Vidu kion ili ricevos! (Давай повеселимся, малыш! Они и трех раундов не продержатся! Сейчас получат!)

Посетители вынули из чемоданчиков буклеты-гармошки и каталоги. Лицо у деда стало сосредоточенным, в глазах зажглось любопытство. Особенно его заинтересовали картинки.

— Посмотрите, — сказал один из визитеров, — это рельсовый подъемник, рельс крепится вдоль перил лестницы, и с его помощью можно без усилий подниматься наверх. Что-то вроде маленького персонального лифта. Хит продаж.

— Неплохо. А это что?

— Слуховой аппарат для слабослышащих людей.

— Какой аппарат? — переспросил Наполеон, оттопырив ухо.

— Слуховой аппарат для…

— Лоховой аппарат? Вы это хотели сказать? Вообще-то лохов здесь нет. Только иногда забредают всякие зануды.

Посетители незаметно переглянулись и попытались изобразить улыбку.

— Ну а это что такое? — спросил дед, ткнув пальцем в другую картинку.

— Лупы для людей со слабым зрением.

— Интересно. Скажите еще: чтобы рассматривать мерзкие рожи, вроде тех, что сейчас тут появились. А это что за штуковина? Вроде как для ребенка. Ходунки.

— Последняя модель из титана и карбона. Дисковые тормоза. Для людей с ограниченными возможностями передвижения. Вы ведь думаете о будущем?

— Вы это точно подметили: только о нем и думаю.

Торговцы расплылись в довольной улыбке.

— Конечно, Коко, мы о нем думаем! Bubo, ĉu vi kredas, ke li iras ĉe sia amantino! (Сейчас увидишь, они у меня схлопочут!)

Запал гнева задымился, оставалось подождать, пока пороховая бочка взлетит на воздух. Терпеливо. Как ждешь фейерверка.

— Итак, поговорим о будущем! — заявил один из продавцов. — И поговорим серьезно.

— Я сам расскажу вам сейчас о будущем — вашем будущем, — произнес Наполеон, сложил руки на груди и, прищурившись, уставился на них. — Причем на полном серьезе.

Оба мужика посмотрели на меня. Они поняли, что влипли. Я пожал плечами, показывая, что ничем не могу им помочь.

— Поговорим о вашем ближайшем будущем, мелкие засранцы: для начала вы прекратите нас запугивать. Теперь о вашем чуть более отдаленном будущем: вы получите в рожу. А пока что объясните мне внятно, кому предназначается вся это хрень?

— Людям по… как бы это сказать… Людям немного пожилого возраста, вот!

— Вы хотите сказать: старикам, так? — спросил дед, приподнимая бровь. — Выражайтесь яснее.

— Ну да… действительно, таким… как вы говорите.

Наполеон стал механически выбивать ногой дробь.

— Потому что вы, вероятно, увидели старика в этом доме, так? А ты видишь, Коко?

— Нет, — ответил я, озираясь и делая вид, будто кого-то ищу. — Баста, например, еще совсем молодой.

— Гав!

Два хлюпика что-то бормотали заикаясь. Они не решались больше ничего сказать. Дед показался мне великаном, его фигура выросла почти до потолка. Он грохнул кулаком по столу, тот зашатался. Каталоги взмыли в воздух.

— Черт побери, покажите-ка мне старика в этой комнате? Он тут есть или его нет? Я задал вам простой вопрос! Даже такие примитивные существа, как вы, наверняка способны его понять. И даже ответить на него, если у вас есть инстинкт самосохранения.

Взмахнув рукой, он задел каталоги, которые разлетелись, ударившись о стену.

— Нет, стариков мы здесь не видим. Мы ошиблись адресом. Тут нет никаких стариков. Не то чтобы нам у вас не нравилось, но все же мы вынуждены вас покинуть…

Мы услышали, как их машина резко рванула с места.

— Говнюки! — крикнул дед. — Они добьют меня раньше срока, эти вестники беды. Пойдем, Коко, мне нужно снять стресс.

Я знал, что ему сейчас нужно. Мы заняли позицию друг против друга.

— Давай, Коко! Бокс, бокс! Вперед, заставь меня шевелить лапами!

Наполеон был таким сухощавым, таким худым, что в профиль был почти невидим. А спереди, наоборот, он казался прочной скалой.

— Защита! Держи защиту и смотри на мои ноги.

Кулаки, прикрывающие лицо, чуть наклоненное вперед туловище — он выглядел настоящим боксером, каким когда-то и был. В этой стойке он казался неуязвимым, готовым сразиться с любым соперником.

Он боролся за титул чемпиона мира в полутяжелом весе в 1952 году, но проиграл по очкам с незначительной разницей. Проиграл Рокки. Я знал этот бой наизусть, этот его последний бой, о котором писали все тогдашние газеты, этот бой, увенчавший его карьеру и одновременно поставивший на ней крест. Потому что сразу после поражения он повесил перчатки на гвоздь. Я никогда не находил в себе смелости расспросить его об этом загадочном поединке, но в тот день, сам не знаю почему, задал вопрос: