Паскаль Рютер - Барракуда forever

— Что-то помешало тебе победить в том бою? Ты знаешь что именно?

Сосредоточенно насыпая корм собаке, он сделал вид, будто не расслышал, и некоторое время мы оба молчали. Потом он сухо ответил:

— Ничего. Ничего мне не мешало. Кроме судьи, которого нельзя подкупить.

Он вытер руки маленькой белой тряпкой, и я понял, что означает этот жест: больше никаких вопросов.

— И особенно не надо верить тому, о чем болтают газеты, — продолжал он, словно прочитав мои мысли. — Одни глупости! Сплошное вранье!

Он замолчал и несколько секунд наблюдал, как Баста, уткнувшись носом в миску, шумно наслаждается едой.

— Сколько же в него влезает! Уму непостижимо, да?

Он поднял на меня светлые мечтательные глаза. Мне почудилось, что прошла целая вечность. Свеча на столе почти догорела, и он ее задул.

— Почему ты тогда все бросил? Вот чего я не понимаю. Почему не захотел сразу же взять реванш?

— Иди посмотри!

Мы отправились в туалет. Там был настоящий храм бокса, нетронутый кусок прошлого.

Свидетельство, выданное судьей, вставленное в рамочку, заняло место на стене чуть в стороне от фотографий боксерских поединков. Наполеон в белых атласных трусах словно парил в воздухе, пружиня на легких мускулистых ногах. Сжав челюсти, он сыпал апперкотами, прямыми ударами или, приняв защитную стойку, отбивал хук противника. Непобедимый — ни одного нокаута.

— Прислушайся, Коко…

Я изо всех сил напряг слух.

— Слышишь, как ревет толпа? Слышишь крики? И удары кулаков, да?

Я слышал только негромкое бульканье воды, бегущей по сточной трубе, но все равно кивнул.

Наполеон в упоении рассматривал на снимках свое лицо.

— Я ни капельки не изменился. Да, Коко, время меня пощадило.

— Да, дед, ты совершенно не изменился. И вообще никогда не изменишься. Ты ведь правда не изменишься, да?

— Ни за что. Обещаю.

Наполеон замер у фотографии Рокки. Он прищурился и передернул плечами.

Квадратное лицо, сжатые губы, крепко сомкнутые челюсти. Плечи, блестящие от пота. Кулаки в защитной позиции у самых щек. Рокки. Великий Рокки, его последний соперник.

Наполеон вздохнул:

— Взять реванш? Этот разбойник Рокки обвел меня вокруг пальца. Он вскоре умер. От какой-то дурацкой хвори, не помню точно какой. Представляю себе, как он надо мной потешается. Надул меня, подлец!

Наполеон счел, что на сегодня мы достаточно потрудились и теперь ему нужно позвонить.

— Недотыке, — пояснил он.

Нетодыка — это мой отец.

Долгое время я не понимал, что может означать это загадочное слово. Я думал, что это, наверное, какое-то ласковое прозвище любимого сына. Но с тех пор, как я повзрослел достаточно, чтобы оценить его тонкие нюансы, мне всякий раз делалось не по себе, когда дед его произносил. Меня коробило от язвительности этого слова, и я чувствовал себя обиженным заодно с отцом.

— Алло, это ты? Мы с твоим сыном едем в боулинг, — сообщил он, подмигнув мне. — Когда вернемся? Откуда я знаю. Что ты спрашиваешь? Ты разве не в курсе, что у меня никогда не было часов? Те, что ты мне подарил? Я их посеял. Или продал, не помню точно. Ты же знаешь, боулинг — дело такое: когда начинается, это понятно, а вот дальше — как пойдет. Ну да, откуда же тебе знать. Уроки? Да, сделали. — Дед прикрыл трубку рукой и шепнул мне: — Какой зануда! Собирайся, сейчас поедем. — И продолжал: — К контрольной по грамматике? Конечно. Про диктант тоже помним, еще бы. Все в лучшем виде.

Тем временем я достал шар и наши ботинки для боулинга. Наполеон повесил трубку и произнес:

— Видишь, Коко, пришлось соврать недотыке. Только об уроках и думает. К счастью, ты на него не похож.

Сердце у меня сжалось. Мы не всегда похожи на тех, кем восхищаемся.

Наполеон натянул черную кожаную куртку, и мы вышли из дому, оставив ключи под ковриком. Он распахнул передо мной дверцу машины:

— Прошу вас, месье, садитесь.

У деда был свой собственный шар, черный, блестящий, очень тяжелый, с надписью по-английски Born to win — “Рожденный побеждать”. Те же слова были вышиты белым на его боксерских перчатках. Он находил, что в этом есть шик и элегантность.

Он пристрастился к боулингу от скуки, после того как бросил бокс, и вскоре стал блистать на дорожке, как прежде на ринге.

— Точность, гибкость, изящество — таковы три заповеди боулинга, — говорил он. — То же самое относится и к игре в шарики!

Он поставил свой “пежо”, заняв почти три парковочных места. И мы вошли в зал.

В тот вечер дед был в прекрасной форме. Делал короткий разбег, затем грациозный широкий шаг, как будто раскрывал пару легких ножниц. Шар с неохотой покидал его, как будто не желая расставаться с его пальцами, а потом скользил вперед так красиво, так мягко, словно на воздушной подушке, не касаясь пола. Результаты высвечивались на экране с танцующей девушкой в голубом купальнике. После десятка страйков подряд вокруг нас стали собираться люди.

Наполеон сосредоточился было перед “броском века”, но тут посреди благоговейного молчания прозвучал чей-то голос:

— Шар не урони, старичок.

Дед замер на месте. Подбрасывая в руке шар, он пробежал взглядом по зрителям. Группа насмешливых молодых людей явно решила закончить вечер в больнице. Наполеон усилием воли сдержал себя, сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться, потом вернулся на место, готовясь к разбегу.

— Коньки не отбрось, дедуля! — бросил второй парень.

Вокруг нас сгустилась тишина. Дед положил шар, прочистил горло. Оглядел всех неприязненно и надменно.

— Пойдем, Коко, — громко проговорил он, — мы уходим. Здесь воняет.

— А потом? — спросил меня Александр на следующий день. — Чем все закончилось? Расскажи, что было дальше.

— Тебе интересно? — спросил я.

— Да-да! Ну давай, рассказывай!

— Так вот. Было уже темно, пришли мы на паркинг, а там нас ждет целая банда. Такие, знаешь, парни, которые пальцами хрустят.

— Ой, ужас! — воскликнул Александр. — И вы вернулись в боулинг?

— Ничего подобного. Дед просто им сказал: “Обычно я задаю трепку противнику один на один. Но сегодня сделаю исключение. С кого начнем?”

— А ты где в это время был?

— Сидел себе спокойненько на капоте “пежо” и сторожил дедушкин шар. Как будто смотрел кино, только попкорна не хватало!

— И тебе не было страшно? Я имею в виду, за дедушку не было страшно?

Я расхохотался:

— Страшно? С чего это? Он мне сказал только: “Извини, придется задержаться. Всего на пару секунд, и сразу поедем”. Бац-бац! — и он их всех уложил, одного за другим, прямо так, запросто. Видел бы ты, как он их отметелил! Парни корчились на земле и стонали, а дед сказал: “А теперь, если вам дороги ваши задницы, валите отсюда!”

— И что?