Георгий Караславов - Дурман

— Кончила.

Он хотел было заговорить о винограднике, да слова не шли. А, может, им вдвоем пойти? Но ему почудилось, что люди станут из-за каждого куста выглядывать и подозрительно смотреть за ними.

— Еще раз не придем? — спросила Тошка.

— А зачем?

— Кое-где еще зеленые, поспеют.

— Пустяки! — махнул Иван рукой и пошел с поля. Голос его прозвучал сухо, сердито. Тошка тоскливо проводила его глазами, которые застилала светлая, но горькая влага.

Тошка рассыпала во дворе собранный хлопок на просушку, и вдруг ее словно ударило. Кто-то ее по имени позвал! Ее? По имени? Она выпрямилась и испуганно огляделась. На пороге стояла старуха и звала ее:

— Тошка, дочка, иди обедать! Оставь ты этот хлопок, сам высохнет.

— Сейчас, матушка, сейчас приду! — заторопилась Тошка, а сердце у нее так и запрыгало от радости.

Она не верила своим ушам. Что случилось? Старуху словно подменили. Может, ей просто снится? Впервые за это время свекровь ее по имени назвала. Никогда в жизни еще так проворно Тошка не работала, как сейчас. Она разровняла белые комки хлопка по расстеленному на земле половику, стряхнула остатки с фартука и вошла в кухню. Стол уже был накрыт. Старая и Кина сидели и разговаривали.

— Здравствуй, тетя, — подала руку Тошка, — ну как вы там, живы, здоровы? А дети как? Что ж ты Тончо не привела, пусть бы с Пете поиграли…

— Все живы, здоровы, пока бог милует, а там видно будет, на все божья воля… И ребята — ничего, во дворе играют…

— Сегодня живы-здоровы, а завтра… — отозвалась и свекровь. — Кому знать дано? Кому что писано… Сестрица, ты подвинься поближе. А ты, дочка, тоже садись ешь… А то целый день на ногах…

— А Иван где? — обернулась Кина.

— Болтается где-нибудь! — проворчала старая сердито.

— Вышел… Наверно, в кофейню пошел… — солгала Тошка. Она видела, как только что Хычибырзов и Васил Пеев вызвали Ивана, о чем-то пошушукались и вышли вместе.

— Ох, от этих кофейных спасу нет! — закачала Кина головой. — Зима настанет, мужиков дома не удержишь, на месте им не сидится. Обедать не позовешь, так и будут голодные сидеть…

— Все дела у них партийные, будь они неладны, — подхватила старуха. — В карты, в скамбель этот играть запретили на деньги, не знаю, что еще там не разрешают, а вот это не могут запретить, чесотку эту!..

Потом разговор перешел на дороговизну, на жизнь трудную.

— Ох, сестрица, и не знаю право, — начала старая нараспев, — как дальше будем жить, что делать… Не чем, как говорится, стыд прикрыть, вот одно платьишко, которое на мне, и вся одежка. Ивану надо штаны на зиму справить, не в чем на улицу выйти, людям на глаза показаться… Шерсти напрясть надо, да на что ее купишь, ума не приложу…

— А у нас еще хуже! Вас хоть немного, всего трое, а у нас в доме сколько? И этому надо, и другому… И тому дай, и этому дай, не знаешь, что делать… Надеть нечего, право слово… Рубахи на спинах истлели…

Пока сестры друг другу на жизнь жаловались, Тошка быстро все прибрала, подмела пол, все по местам расставила и вышла из комнаты. „Огонь-девка!“ — хотела было похвалить ее Кина, но вовремя прикусила язык, зная сестрин характер. А та повесила голову и глубоко задумалась.

— А ты верно говоришь, что она замуж снова собирается? — спросила вдруг Кина.

Старая медленно подняла на нее глаза и кивнула.

— Да ты что? А за кого? Не слыхать ли? — подступила к ней сестра.

— Чего тут слушать, сестрица, мне чужие глаза не нужны, я сама все вижу…

— Ну и как же? Уж не подманула ли кого?

— Она ли подманула, ей ли голову закрутили… все одно — нам отдуваться придется, нам пропадать…

— А коли ей невтерпеж, скатертью дорога! — рассердилась Кина.

— Никто ее и не держит, сестрица, и держать не станет, да ведь с ней-то и земля наша уплывет, зем-ли-ца… — чуть не заплакала Марела.

— К адвокату ходили?

— Ходи не ходи, толку мало: только деньги зря потратим… По закону ей положено землю дать…

— Пойдите, пойдите, — не унималась Кина. — Закон что дышло… Надо только, чтобы умный человек взялся…

— И об этом я думала, сестрица, — протянула старая, — и так и эдак прикидывала. Все без толку. Ну, дело заведем. Так ведь большие деньги надо на это дело, а где их взять?.. Да и начнется дело, конец ему где?.. Вы ведь судились, знаете… Ничего не поделаешь, против рожна не попрешь… Иван согласен делиться. Делим, говорит, сколько ей там выйдет по закону… Да ему-то что? Он добро не собирал, дом не обзаводил… Пустит она его голым по миру, увидит…

— Да пусть выходит, пусть выметается из дому, ничего ей не давайте и все тут! — отрезала Кина.

— Нельзя, сестрица, права такого нет! — старая ударила в ладонь. — Я со сватьей Мариной советовалась. И мы, говорит, ничего дать не хотели, все равно власти отобрали, все как есть.

— А вы скажите ей: как суд решит… А пока суд да дело… видно будет…

— Ничего не выйдет из этого! Она все равно свое возьмет, а там иди судись с ней.

— Ну раз так… — согласилась Кина.

— Так, да не так! — вдруг вскипела старуха. — Закон, может, ей и даст, да только я не дам! Сколько крови и пота мне эта земля стоила, одному господу известно!

— Дак ты сама говоришь: закон… — удивленно раскрыла глаза Кина.

Старуха было рот раскрыла, сказать что-то хотела, да только кулаком потрясла. Ей вдруг захотелось с сестрой своими планами поделиться, только ей одной довериться, но она оборвала себя вовремя, плотно сжала губы и опустила голову. „А может, сказать ей? Или лучше не говорить? Нет, смолчу, так вернее будет… Об этом никому говорить нельзя, когда двое знают, и третий услышит… Не вытерпит сестра, шепнет кому-нибудь, и тогда все пропало… Начнет клубок разматываться, не остановишь…“

Долго думала старая, как ей с Тошкой быть. И решила: надо с ней с добром. Так будет лучше. И люди по селу перестанут ее имя трепать. А она знает, как им рот заткнуть. В следующий базарный день поедут они с невесткой в город, не за покупками, а так, чтоб людям показаться. А в селе пусть к соседям в гости ходит, всем станет говорить, что у них в доме все наладилось, теперь живут хорошо со свекровью… Да и ее надо поуспокоить, а то, если ее строго держать, того и гляди соберет свои манатки и выскочит замуж, даром что и год не прошел, как Минчо помер…

Старуха долго вынашивала свой план. Убрать ее надо с дороги, но только с умом нужно действовать. И решила так: если тихо, спокойно, то никто ни о чем не догадается, ничего не узнает. А когда все кончится, похоронят ее — и концы в воду. Пусть только разговоры стихнут. Надо всем показать, что в доме мир и покой. А то при таких соседях ничего скрыть нельзя, быстро пронюхают…

Старая пока еще не решила, как Тошку извести. Она думала лишь о том, как добро спасти для сына, ведь она всю жизнь в него вложила. А Тошку надо убрать, раз другого выхода нет. Придя к такому решению, она вдруг почувствовала, как камень с души свалился, словно уже все кончилось благополучно, без последствий. „Отравлю ее, как бешеную собаку! — скрипела она зубами. — Пусть тогда будет все по закону, зарится на чужое добро! Пять лет в доме перед зеркалом вертелась, на руках ее носили, пылинки с нее сдували, а теперь: землю ей дай! Дам я ей землю…“