Регина Эзера - Лось

— Не волнуйтесь, Приверт, это не тюрьма.

— … я не совершил преступления. Никакого злодейства на моей совести нет!

— Я вам верю, Приверт.

— Да? И меня отсюда выпустят?

— Выпустят.

— Да?..

— Обязательно.

— Тогда ладно… Рингольд пугал, что не выпустят… Упрячут и не выпустят. Я его любил… он был мне брат… но он изрешетил мне шею дробью и выбил глаза… Он выпустил заряд мне прямо в морду. И теперь в ранах завелись черви. За две недели. Сколько там надо — в такую теплынь. Мухи садятся и всякая мразь. Ползают, окаянные, грызут живое тело… Тут и здесь… не дают покоя… Вам не видно их, доктор? Все говорят — ничего там нету, а я чувствую — есть.

— Мы вас вылечим, Приверт.

— Правда?

— У нас хорошие лекарства..

— И… воронов пускать сюда не надо!

— Не пустим.

— Они меня со свету сживают, так же как сживали его … смерти его дожидались… но я этого не знал. Чего, думаю, они так гомонят? Чего им в лесу надо? Что ищут? Чего кружат над деревьями?.. Нет, нет, не так дело было. Я его видел и догадался, что это его конца ждут не дождутся черные птицы… Не сумасшедший же я, чтобы этого не почувствовать…

— Так после той ночи вы… на поляне еще раз?..

— Да. То есть не совсем. Видел, и два раза. Можно даже сказать три, но третий пожалуй что не в счет… Сперва я его услыхал, хотя еще не знал, что это он . Вечерами в лесу потрескивать стало то в одной стороне, то в другой. Макс летит на опушку с лаем. Как будто, знаете, вокруг хутора кто-то бродит, кружит и кружит… и кружит… Может быть, он и правда ходил по кругу, а? Может, у него тогда уже ум за разум зашел и он не разбирал, где север, где юг? Может быть, леший манил его именно к моему дому?.. А, доктор? Он же был слепой! Рингольд выбил ему глаза… дробью двухнулевкой… А теперь Рингольд говорит, что знать ничего не знает и я несу какой-то бред! Тогда… Я в жизни не повышал голоса на брата — Рингольд был для меня все равно что бог. Но в тот раз… «Болван! — закричал я, — что ты, олух, наделал?!» Рингольд молчал, потом сказал: какое-то затмение нашло, он и сам не поймет, как палец надавил спуск. Ружье точно само бабахнуло. «Что теперь будет, кретин?» — орал я. Тогда и Рингольд озлился. «Не галди! Ничего не будет, ровно ничего, если ты, сопляк, будешь держать язык за зубами. Забудь то, что сейчас видел, — и ровным счетом ничего не будет. Ни одного свидетеля. Дождемся рассвета. Поищем — возможно, он где-то недалеко свалился. А если нет… Завтра я уеду. И вообще мне кажется, что я не попал…» Но он врал, доктор! Врал без зазрения совести. Рингольд не хуже меня видел, как он под ударом осел на задние ноги… как зашатался всем телом… как мотнул головой, точно силясь стряхнуть боль. С десяти-двенадцати метров промахнуться нельзя. И Рингольд, ясное дело, попал, хоть и не уложил на месте… Да и мыслимо ли уложить двухнулевкой такого гиганта как он ! Мы его не нашли. Только кровь на траве. Назавтра Рингольд уехал в Ригу… А вечером он стал блуждать вокруг моего дома. Я его услыхал. Слышал его и Макс. Бегом к лесной опушке, заливается — да грубо так, толсто, как лает охотничий пес, учуяв не мелочь какую-нибудь, а крупного зверя… Я слышал все так ясно, как слышу вас сейчас, доктор… Но тогда я еще не знал, что это он …

— А когда, при каких обстоятельствах вы его увидали, Приверт?

— Дня через три… А может и четыре. Ночью. Вышел я по нужде. Макс был заперт и не лаял. В небе полная луна. Тишь такая — ни один лист не шелохнется. Тут я его и увидел! Он вышел со стороны сада. Я сразу узнал, что это он . Ветвистые рога в ночном свете мерцают искристо. Спина отливает серебром. Повернув морду в мою строну, он стоял в лунном свете как статуя. Так продолжалось несколько минут. Может и дольше, теперь не помню. Потом наставил уши и потянул воздух. Медленно повернулся и… Но как он двигался… бог ты мой, он шел как пьяный. Казалось, ему никак не одолеть тех метров двадцати до чащи — рухнет и… Но нет, не рухнул, одолел и тут же скрылся из глаз. Растаял как и не было…

А на другой день вечером я опять слышал, как он бродит вокруг дома… Прошел я в ту сторону, где треск раздался. Тишина… ни звука… Так мы ночью больше и не встретились, хотя я его искал…

— Но вы ведь сказали, Приверт, что видели его два или даже три раза. Так?

— Да-да, но это было днем… и после уж. Недели две спустя. Ехал я на мотоцикле. Жара была, хотелось пить. Остановился я. Невдалеке там низкое место. Топкое и заросло малиной… ягоды вот такие и уже осыпаются. Пока я ел, добрел до отводной канавы. Слышу — треск! Сперва я подумал, что это черные… ну, что кабаны дикие сквозь кусты ломятся.

— А на самом деле?

— Да, это был он . Волоком доволокся… ползком приполз к воде. Долго пил чавкая… Нас разделяло метров пять, не больше, я стоял у канавы по другую сторону. Удивился еще, что он меня не видит. Слепой что ли? — еще подумал. И вдруг вижу — бог ты мой, так и есть! Он слепой! Там, где должны быть глаза… там одна гнойная рана, и над ней рой мух… Тут оно и сделалось, доктор.

— Что именно?

— Сталось что-то с моим зрением. Воздух вокруг сгустился и стал зеленым… как при солнечном затмении. И солнце виделось уже не огненным диском, а походило скорей на мучное сито… серое и все исчерченное мелкой клеточкой… Веки у меня горели. Я промыл глаза в канаве. Но не помогло. Мое зрение куда и девалось… Зато слух, спасибо хоть, стал острее: воронов я услыхал издали. Сперва не понял только, что те следуют за ним. А когда стали кружить над лесом черной стаей… Кричать и каркать, кругами летать, кругами, тогда уж… тогда до меня дошло, что крик их о нем… его смерти дожидаются. Ведь не сумасшедший же я, чтобы этого не понять. И я оказался прав: его конца они поджидали, на него своим карканьем смерти кликали… По во́ронам я нашел и его самого. Он лежал на боку без движенья. И пока я стоял раздумывая, подойти мне или нет, одна птица слетела и вонзила в него свой клюв. Он дернулся, и дрожь прошла по всему его телу. Ворон взмахнул крыльями и сел на дерево… смотрел издали, однако не улетал. Я пошел домой и воротился с ружьем… Теперь на нем сидело уже несколько птиц, вонзая кривые твердые клювы в его бок, который больше не дергался. Тогда я снова побрел домой, принес лопату и подошел к нему. От дроби на его шее было несколько ран. В них ползали черви. Сколько там надо — в такую теплынь… Летали мухи и всякая мошкара. Я вырыл яму и его закопал. И во́роны не могут мне этого простить… гонятся за мной… мучают и терзают… хлопают крыльями, каркают… кричат хриплым голосом… Я прогоняю их: кш, кш! А они — видите?.. Не очень-то и бегут, окаянные… сядут в кружок и толкутся, переступают с ноги на ногу, видите?.. Расправляют крылья, разевают клювы… ждут, когда можно будет впиться в тело… и снова подлетают… и снова кружат надо мной так близко… Ой, клюют! На помощь!.. Рингольд выстрелил мне в глаза… Я любил его… он был для меня все равно как бог… А он меня… он меня у-би-ил…