Ирина Лазарева - Лось в облаке

Ранним утром в середине мая 2000 года, в час, когда едва забрезжил рассвет, на северной окраине Москвы, на втором этаже заброшенного четырехэтажного дома, предназначенного под снос, среди кусков отколовшейся штукатурки, ошметков обоев, продавленной и побитой кухонной утвари, драных матрацев и деревянной рухляди, на колченогом фанерном стуле сидел мужчина лет пятидесяти. Руки его были стянуты за спиной веревкой и привязаны к спинке стула, лицо в предрассветном полумраке казалось синюшным, растрепанные жидкие волосы торчали пучками по бокам облысевшего черепа, нижняя чисто выбритая челюсть мелко дрожала, маленькие глазки с испугом и злобой смотрели на человека, который стоял перед ним, сжимая в руке пистолет с глушителем.

Человек с пистолетом был высок и широкоплеч, крепкого телосложения, на вид лет тридцати пяти. У него были густые каштановые волосы и карие, холодные, словно осколки коричневого бутылочного стекла, глаза. Одет он был в дорогой, отличного покроя костюм, голубую сорочку и шелковый галстук.

Лысый сучил ногами, балансируя на неустойчивом стуле, и гнусавым, срывающимся на фальцет голосом говорил быстро и сбивчиво, как в горячечном бреду:

— Шатун, ты подумай, что ты делаешь, подумай, сынок. Я ведь твоего отца знал. А? Вспомни, Шатун. Разве я хотел? Это не я, клянусь богом, не я. Я не хотел ее убивать. Я даже не знал, что она в машине.

Человек, которого он называл Шатуном, недобро усмехнулся и навел на него дуло пистолета.

— Знаешь, зачем тебя привезли сюда? Чтобы ты, собака, перед тем, как сдохнуть, узнал, от кого и за что примешь смерть. Да не верещи ты, ублюдок. Что, страшно тебе? Сколько ты народу сгубил, а все за свою жизнишку поганую цепляешься.

— Шатун, прости, это случайно вышло, несчастный случай. Пощади! Служить тебе буду, как верный пес. Я многое знаю, ты не пожалеешь. Всех их к ногтю прижмем. Ха-ха! Ботинки тебе будут лизать.

Он вдруг завопил визгливым и тонким голосом, брызгая вокруг слюной:

— Дай мне шанс, Шатун! Дай мне шанс!

Шатун замер. Рука с пистолетом медленно опустилась и бессильно повисла вдоль тела. В этом мрачном, разоренном остове обветшалого здания, где пахло затхлостью, насилием и смертью и где немыслимо было какое-либо светлое воспоминание, он вдруг явственно увидел себя четырнадцатилетним подростком, а рядом был Саня. Они вдвоем сидели в лодке. Вадим греб, Саня тянул блесну, отвернувшись и глядя за корму. Ветер трепал его белесые волосы, и, удивительно, даже со спины, в посадке его головы и ладном развороте мальчишеских плеч было что-то необыкновенно доброе и хорошее.

Именно тогда Вадим спросил его:

— Сань, почему ты всем помогаешь? Мне отец все время твердит: «Люди неблагодарны. Сделаешь им добро, а они сразу наглеют, считают тебя лохом и над тобой же стремятся взять верх».

— Наверное, твой отец общается с дурными людьми. У нас люди добро понимают. Я тебе вот что скажу: если человек неблагодарен и отплатил тебе злом на добро, — не жалей. Ты дал ему шанс, а как он им воспользовался — его дело. А ты поступил правильно, — ведь могло быть и по-другому.

— Не убивай! — захлебывался лысый. — Дай мне шанс, Шатун!

— Ладно, живи пока, — сказал Шатун и пошел к лестнице, переступая блестящими ботинками груды мусора и щебня.

Когда он заворачивал за угол к лестничному проему, что-то заставило его обернуться, может, присущая ему вечная подозрительность, а может, желание еще раз взглянуть помилованному в глаза. Тот смотрел ему в спину ненавидящим взглядом с грязной циничной ухмылкой на мокрых губах.

Шатун вернулся и выстрелил ему в голову.

Он спустился во двор, где его дожидались большой серебристый «мерседес» и два черных джипа в окружении молчаливых телохранителей.

— Увезите подальше в лес и закопайте. Пусть его никогда не найдут, — спокойно распорядился Шатун.

Он сел в машину и в сопровождении одного из джипов поехал домой. Игорь, начальник охраны, остался с командой из четырех человек выполнять поручение хозяина.

«Мерседес» вырулил на МКАД и понесся по автостраде, оживленной даже в столь ранний час.

Вадим Петрович Березин, он же Шатун, откинулся на сиденье и закрыл глаза. Он ничего не чувствовал, ни облегчения, ни удовлетворения от сознания выполненного долга, ни жалости к поверженному врагу. Он давно уже ничего не чувствовал. Даже то обстоятельство, что он собственноручно привел в исполнение приговор, который сам же вынес убийце своей матери много лет назад, не пробудило в душе никаких чувств, не заставило быстрее биться сердце; он просто отгородил от света тяжелыми веками опустошенные и уставшие глаза и задремал.

Вадим Березин был богатым человеком. Его покойный папаша, в бытность свою влиятельным партийным номенклатурщиком, погряз с головой в коррупции, особенно в последние годы брежневского правления, что незаметно привело его к зависимости от криминальных структур. В начале девяностых он, как и многие другие предприимчивые дельцы, стремительно разбогател, ловко распорядившись своими средствами, и еще при жизни, отойдя от дел по состоянию здоровья, передал единственному сыну огромное наследство в виде процветающего банка, сети ресторанов и магазинов, вдобавок к тому бесконечные разборки с криминалитетом, периодически предъявлявшим права на какие-то доли, деньги, акции, а также неуплаченные старые долги.

О Березине ходили темные слухи: характер он, дескать, имел неудобный, в переговоры с бандитами никогда не вступал и ненавидел их лютой ненавистью. Говорили, что он очень умен и хитер, как дьявол, что способен измыслить такую каверзу, чтобы самому сухим выйти из воды, тогда как посягнувшие на его спокойствие либо пропадали без следа, либо кончали жизнь самоубийством, а то и становились жертвами дорожно-транспортных происшествий. Впрочем, все это были досужие домыслы. Наверняка никто ничего не знал, а у страха, как известно, глаза велики.

Свое медвежье прозвище он заработал еще при жизни отца, уже в то время имея репутацию человека опасного и непредсказуемого. Кто-то в шутку назвал его медведем, и сразу же все согласились, что он не просто медведь, а медведь-шатун, поскольку раздражителен, замкнут и никогда не спит, — под последней характеристикой подразумевалась его удивительная способность чувствовать опасность за версту. Обмануть, провести, застать его врасплох было невозможно, зато сам он настолько тщательно продумывал свои операции, что провал был исключен изначально.