Кнут Гамсун - Плоды земли

Исаак тихонько подошел к ним сзади, Ингер обернулась и, увидев его, казалось, обессилела и, выронив фуражку, повалилась наперед грудью.

– Гм. Ты знаешь, что суягная овца опять пропала? – сказал Исаак. – Да нет, где тебе знать, – прибавил он.

Молодой телеграфист поднял свою фуражку и бочком пошел прочь.

– Пойду догоню остальных, – проговорил он. – Доброй ночи, – добавил он, уходя. Никто не ответил.

– Так вот ты где! – сказал Исаак. – Здесь и будешь сидеть?

Он пошел к дому. Ингер поднялась на колени, встала на ноги и поплелась за ним, так они и шли гуськом, муж впереди, жена сзади. Пришли домой.

Ингер тем временем опамятовалась, нашла себе оправдание.

– Я как раз и пошла за овцой, – сказала она, – увидела, что ее нет. А тут случился этот парень, помог мне искать. Мы и минутки не посидели, как ты пришел. Куда ж ты сейчас-то?

– Я? Надо же найти животину.

– Да нет, ты ложись. Если уж кому искать, так мне. А ты ложись, тебе надо отдохнуть. Впрочем, овца может остаться и на воле, так ведь и раньше не раз случалось.

– Ну да, чтоб ее сожрали звери! – сказал Исаак и вышел.

– Нет же, не ходи! – крикнула она, догоняя его. – Тебе надо отдохнуть. Я пойду сама.

Исаак дал уговорить себя. Но он и слышать не хотел, чтоб Ингер пошла искать овцу. Оба вернулись в дом.

Ингер кинулась посмотреть на детей, сходила в клеть взглянуть на мальчиков и вела себя так, будто уходила из дома за самым законным делом, пытаясь даже подластиться к Исааку, словно ожидала этим вечером ласки горячее обычной, – ведь объяснила же она ему все как на духу. Но нет, благодарим покорно, Исаака не так-то легко повернуть куда хочешь, ему бы было куда легче, если б она погрузилась в печаль, не зная, куда деваться от раскаянья. Куда легче! Грош цена тому, что она съежилась в лесу, что ей стало чуточку не по себе, когда он наткнулся на нее, – грош цена, раз все так скоро прошло!

На следующий день, в воскресенье, он нисколько не помягчел, ушел из дому, отправившись на лесопилку, потом на мельницу, потом в поле, сначала с детьми, потом один. Когда Ингер попыталась присоединиться к ним, Исаак тотчас пошел в другую сторону.

– Мне на реку надо, посмотреть кое-что, – сказал он. Какая-то боль грызла его, но он переносил ее в мрачном молчании, не показывая гнева. Исаак был человек гордый, как Израиль, например, – взысканный и обманутый, но все же верующий.

В понедельник атмосфера на хуторе несколько разрядилась, а с днями впечатление от досадной субботней ночи постепенно начало сглаживаться. Время многое исправляет, плевками и грязью, едой и сном оно залечивает все раны. У Исаака же ничего особенно страшного не случилось, он даже не был твердо уверен, что его обидели, а кроме того, у него было много другого, о чем подумать: вот-вот наступит пора сенокоса. А в-седьмых и последних, проводка телеграфной линии скоро подойдет к концу, и на хуторе вновь воцарится мир и тишина. Широкая, светлая просека пересекала лиственный лес, столбы с натянутыми проводами шли по ней вплоть до самого горного перевала.

В следующий субботний расчет, который был последним, Исаак по своей воле и желанию устроил так, чтоб не быть дома. Он понес в село масло и сыр и вернулся только в ночь на понедельник. К тому времени все рабочие уже покинули овин, почти все, у него на глазах последний выходил со двора с мешком за спиной, почти последний. Что не все обстоит благополучно, Исаак понял по деревянному сундучку, по-прежнему стоявшему в овине; где его владелец, он не знал, да и не хотел знать, но фуражка с козырьком досадной уликой лежала на сундучке.

Исаак вышвырнул сундучок на двор, вслед за ним швырнул фуражку и запер овин. Потом пошел в конюшню и выглянул в окно. «Пусть сундук стоит там, – должно быть, думает он, – и пусть фуражка валяется там, мне все равно, чьи они, но его, сволочь эдакую, я не желаю знать». Но когда он придет за корзинкой, Исаак выйдет на двор, схватит его легонько за руку и накостыляет как следует. А уж как проводить его со двора, об этом он тоже позаботится!

С этими мыслями Исаак отошел от окна в конюшне, направился в хлев и выглянул оттуда, не находя покоя. Сундучок был обвязан веревкой, у бедняги не было даже замка для него, а веревка ослабла – не слишком ли круто Исаак обошелся с сундуком? Как уж так получилось, только он не чувствовал больше уверенности, что поступил правильно. В эту свою последнюю поездку в село он видел новую борону, которую выписал из города, о, чудо что за машина, ну чистая икона, ее только-только доставили на место. Лишь бы на нее было ниспослано благословение Божие. Может быть, как раз в эту минуту высшая сила, направляющая стопы человека, смотрит на Исаака, решая, заслуживает он благословения или нет. Высшие силы всегда занимали Исаака, ему и самому довелось однажды собственными глазами увидеть в лесу Бога, и было это удивительно и странно.

Исаак вышел во двор и остановился над сундуком. Подумал немного, сдвинул набекрень шапку и поскреб голову, и вид у него при этом был как у развязного, отважного испанца. Но тут он, должно быть, подумал: «Вот я стою, и никакой я не замечательный и выдающийся человек, а просто собака, и больше ничего!» Обвязав сундук покрепче веревкой и подняв с земли фуражку, он отнес их обратно в овин. Ну, вот все и сделано.

Когда он выходил из овина и спускался к мельнице, прочь от дома, прочь от всего, Ингер не стояла у окна в горнице. Ну что ж, пусть ее стоит где хочет, а впрочем, она небось лежит в постели, где ей и быть? В прежние времена, в первые безгрешные годы их житья на новом месте, тогда Ингер не знала покоя, не ложилась спать, пока он не возвратится домой из села, и всегда встречала его. Нынче все не так, нынче все стало по-другому. Взять хотя бы тот случай, когда он подарил ей кольцо, – хуже и не придумаешь! По скромности своей Исаак не стал говорить ей, что кольцо золотое.

– Ничего в нем особенного, так себе, пустяк, но ты все же надень его на палец, померяй!

– Оно золотое? – спросила она.

– Да, только не очень толстое, – сказал он. Ей бы ответить: «Ну что ты!» – а она вместо этого сказала:

– Верно, совсем не толстое.

– Ну и носи его вроде как травинку, – сказал он уныло.

Но Ингер была все же благодарна ему за кольцо, носила его на правой руке, кольцо поблескивало на пальце, когда она шила; изредка она давала его померить деревенским девушкам и покрасоваться в нем час-другой, когда они приходили к ней за советом. Неужто Исаак не понял тогда, как гордится Ингер кольцом!..

Но до чего же тоскливо сидеть одному на мельнице, всю долгую ночь слушая шум водопада. Исаак не сделал ничего худого, чего ему прятаться? Он вышел с мельницы и пошел полем домой, в избу…

И тут Исаак сконфузился, воистину обрадовался и сконфузился. В горнице сидел Бреде Ольсен, их сосед, не кто другой, как он, – сидел и пил кофе! Ингер вовсе и не спала, оба сидели, разговаривали и пили кофе.