Кнут Гамсун - Плоды земли

– А вот и Исаак! – ласково сказала Ингер, встала и налила и ему кофе.

– Добрый вечер! – сказал Бреде и был также очень любезен.

Исаак сразу приметил, что Бреде хорошо кутнул на прощанье с рабочими, тянувшими телеграф, видно было, что он не выспался, но это ничего не меняло, он улыбался и был ласков. Разумеется, он прихвастнул: собственно говоря, ему некогда возиться с этой телеграфной работой, у него ведь на руках хутор; но никак нельзя было отказаться, до того пристал к нему инженер. А кончилось все тем, что Бреде пришлось согласиться и взять место инспектора на линии. Не ради платы, конечно, Бреде мог намного больше заработать в селе, но не пристало ему упрямиться. И вот теперь у него на стене висит маленькая блестящая машинка, довольно занятная машинка, что твой телеграф!

Исаак при всем желании не мог злиться на этого хвастунишку и лентяя, к тому же уж очень полегчало у него на душе оттого, что он застал нынче у себя дома соседа, а не чужого человека. Исааку были присущи мужицкая уравновешенность, несложные мужицкие чувства, мужицкая устойчивость и медлительность, он поддакивал Бреде и, покачивая головой, слушал его легковесную болтовню.

– Не нальешь ли еще чашечку кофе для Бреде? – спросил он Ингер. И Ингер налила ему еще кофе.

Ингер рассказала им про инженера, какой он необыкновенно добрый человек, он просмотрел рисунки и тетрадки мальчиков и сказал, что возьмет Элесеуса к себе.

– Возьмет к себе? – переспросил Исаак.

– Да, в город. Хочет, чтоб он писал у него, так ему понравились его рисунки и писанье, что он порешил сделать его конторщиком в своей конторе.

– Вот что! – сказал Исаак.

– А ты как думаешь? Ему уж пора конфирмоваться. По-моему, это здорово.

– По-моему, тоже! – сказал Бреде. – И настолько-то я знаю инженера: ежели он сказал такое слово, то так и сделает.

– Нам не обойтись здесь без Элесеуса, – сказал Исаак.

После этих слов стало как-то тихо и скучно. Да, с Исааком трудно столковаться.

– А если мальчик захочет уехать? – сказала наконец Ингер. – И если у него хватит ума, чтобы выбиться в люди?

Снова тишина. Но тут Бреде сказал, улыбнувшись:

– Инженер, верно, хотел взять и кого-нибудь из моих! У меня их много. Но старшая у меня Барбру, а она девочка.

– Барбру у вас умница, – из вежливости заметила Ингер.

– Да уж, в грязь лицом не ударит, – сказал и Бреде, – Барбру толковая и расторопная девушка, теперь она поступит к ленсману и будет у них жить.

– Она поступит к ленсману?

– Да, пришлось согласиться! Жена ленсмана все равно бы не отстала.

Давно наступило утро, и Бреде собрался уходить.

– У меня в вашем овине сундучок и фуражка, если только парни не утащили с собой, – пошутил он.

А время шло.

И, разумеется, Элесеус уехал в город, Ингер поставила на своем. Сначала он пробыл там год, конфирмовался, а после этого прочно обосновался в конторе у инженера, все больше и больше преуспевая в писанье бумаг. А что за письма посылал он домой, то черными чернилами напишет, то красными, чисто картины! А уж какие складные, какие речистые! Изредка он просил денег, просил помочь ему: то ему нужно купить часы с цепочкой, чтобы не просыпать по утрам и не опаздывать в контору, то деньги нужны на трубку и табак, как у всех молодых конторщиков; то на что-то такое, что он называл «карманными деньгами»; то на вечернюю школу, где он обучался черчению, гимнастике и другим предметам, необходимым в его профессии и положении. В общем, содержать Элесеуса на службе в городе стоило недешево.

– Карманные деньги? – спросил Исаак. – Это что же – деньги, которые носят в кармане?

– Должно быть, так, – ответила Ингер, – должно быть, для того, чтоб не оказаться совсем уж без гроша. Да и не так это много – время от времени один далер.

– Вот-вот, аккурат так: далер нынче, далер завтра, – сердито ответил Исаак. Но сердился он больше оттого, что скучал без Элесеуса и хотел, чтоб он был дома. – Этак выйдет много далеров, – продолжал он. – У меня на это не хватит средств, напиши ему, что больше он ничего не получит.

– Да ладно уж, – оскорбленно проговорила Ингер.

– Сиверт-то небось никаких карманных денег не получает! – сказал Исаак.

Ингер ответила:

– Ты не бывал в городе и не понимаешь: Сиверту не нужны карманные деньги. Вдобавок Сиверта не придется жалеть, когда помрет дядя Сиверт.

– Откуда тебе знать?

– А вот знаю.

И в известном смысле это было верно – дядя Сиверт объявил, что его наследником будет маленький Сиверт. Дядя Сиверт много наслушался об успехах и положении Элесеуса в городе и, сердито покачав головой и поджав губы, поклялся, что племянник, которому дано имя в его честь, в честь дяди Сиверта, не останется внакладе! Но что, собственно, было за душой у дяди Сиверта? Правда ли, что, кроме разоренной усадьбы и рыболовных снастей, было у него и много денег и всякие другие богатства, как все считали? Никто этого не знал. К тому же дядя Сиверт отличался непомерным своенравием, ему вынь да положь, чтоб Сиверт переехал к нему жить. Это для дяди Сиверта было вопросом чести: раз инженер взял Элесеуса, он возьмет Сиверта. Но как Сиверту уехать из дома? Просто невозможно. Он был единственным помощником отца. А кроме того, мальчик и сам не имел большого желания жить у дяди, у знаменитого на всю округу общинного казначея; однажды он было попробовал, но вскоре вернулся домой. Он тоже уже конфирмовался, сильно вытянулся, на щеках у него появился темный пушок, а руки стали большие и мозолистые. Работал он как взрослый мужчина.

Исааку никогда бы не построить нового сарая без помощи Сиверта, а теперь вот сарай стоит, с помостом, отдушинами и всем, что полагается, – большой, ничуть не меньше, чем у священника. Разумеется, построен он из простых жердин, обшитых досками, но сколочен очень прочно, с железными скобами по углам, и обшит дюймовыми досками, напиленными на собственной лесопилке. Сиверт загнал в него не один гвоздь, поднял не одно здоровущее бревно для стропил, чуть не падая под его тяжестью. Сиверт любил работать бок о бок с отцом, он был весь в отца. Ничуть не избалованный, Сиверт, собираясь в церковь, как и в детстве, шел на бугор и натирал себе лицо и руки для хорошего запаха листком пижмы. Зато у Леопольдины появились в последнее время разные причуды, как и можно было ожидать от девушки и единственной дочери. Нынешним летом она вдруг заявила, что не может есть за ужином кашу без патоки, ну вот никак не может! И работница она была никудышная.

Ингер не отказалась от мысли о служанке, каждую весну она заговаривала об этом, и каждый раз Исаак оставался непреклонен. Сколько бы накроила она материи, нашила, наткала бы тонкого холста, вышила бы туфель, если б у нее было больше времени! И в сущности, Исаак уже был менее несговорчив, чем прежде, хотя все-таки еще продолжал ворчать. Хо-хо, в тот первый раз он произнес длиннющую отповедь, не по справедливости и разуму и не от гордости, а, к сожалению, от слабости, от злости. Но теперь он, казалось, понемножку сдавался, стыдясь самого себя.