Кнут Гамсун - Плоды земли

– Интересно, сколько он просит.

– Ага.

– А ты не слыхал?

– Нет. Слыхал, что двести.

Отец подумал с минуту и сказал:

– Как по-твоему, сгодится этот камень на фундамент?

– Смотря по тому, собьем ли мы с него эту вот горбушку, – ответил Сиверт и, поднявшись с земли, протянул отцу молот, а сам принялся колотить по камню кувалдой. Он раскраснелся и вспотел, вытягивался во весь рост и с размаху опускал кувалду, снова выпрямлялся и снова опускал кувалду, и так двадцать раз подряд.

Он не щадил ни инструмента, ни себя, работа была тяжелая, рубашка у него вылезла из штанов, живот обнажился, каждый раз, чтоб размахнуться посильнее, он приподымался на цыпочки. Двадцать ударов.

– Давай посмотрим! – крикнул отец.

Сын остановился и спросил:

– Есть трещина?

Они легли на землю и осмотрели камень, осмотрели этого сумасброда, эту скотину, – нет, трещины не было!

– Давай я попробую молотом, – сказал отец, вставая.

Эта работа еще труднее, вся на силе, молот разогрелся, сталь зазубрилась, рукоятка расшаталась.

– Рукоятка соскочит, – сказал Исаак и остановился. – Больше не могу. Сил не хватает. – Хотя сам он, конечно же, не думал, что сил у него не хватает.

И отец, этот кряжистый, непритязательный, полный терпения и доброты человек, предоставил сыну нанести последние удары и расколоть камень.

– Вот он и раскололся надвое. Пришлось-таки тебе с ним повозиться! – сказал отец. – Гм. А из Брейдаблика-то ведь может выйти толк.

– И мне так кажется, – сказал сын.

– Ежели осушить да распахать болото.

– Да избу подправить.

– Ну, понятно, избу подправить. Работы там будет невпроворот, что и говорить. Не слышал, мать не собиралась на праздник в церковь?

– Вроде собиралась.

– Та-ак. Надо посмотреть как следует, не найдется ли где хорошая приступка для новой избы. Нигде не видал?

– Нет, – сказал Сиверт.

Они опять принялись за работу.

Дня через два оба пришли к решению, что камней на стену хватит. Был вечер пятницы, они сели передохнуть и опять разговорились.

– Как по-твоему, – сказал отец, – не прикинуть ли нам насчет Брейдаблика?

– Зачем? – спросил сын. – На что он нам?

– Да сам не знаю. Там школа, и расположен он как раз посередке.

– И что из того? – спросил сын.

– Сам не знаю, потому что нам-то он ни к чему.

– Ты уже думал об этом? – спросил сын.

Отец ответил:

– Нет. Разве что Элесеус согласится на нем поработать.

– Элесеус?

– Да уж не знаю.

Оба надолго замолкают. Отец начинает собирать инструменты, собираясь домой.

– Разве что так, – говорит наконец Сиверт. – Ты бы поговорил с ним.

Отец заканчивает сборы и говорит:

– Ну вот, и сегодня мы не нашли хорошей приступки для новой избы.

На следующий день суббота, им надо выйти из дома спозаранку, чтоб успеть перебраться с ребенком через перевал. Работницу Йенсину берут с собой, так что одна крестная мать уже есть, других восприемников придется поискать по ту сторону перевала, среди родных Ингер.

Ингер страх как разрядилась, она сшила себе нарядное ситцевое платье с белой оторочкой у ворота и обшлагов. Ребенок весь в белом, по подолу рубашечки продернута новая голубая шелковая ленточка, да и малютка-то тоже совсем особенная, все время только и знает что улыбается и лепечет что-то свое, прислушиваясь к бою часов в горнице. Отец все никак не мог выбрать ей имя. Право назвать ее оставалось за ним, и он намеревался поставить на своем – вы только слушайте меня! Он колебался между именами Якобина и Ребекка, оба в некотором роде были близки к его имени, а кончилось тем, что он пошел к Ингер и робко спросил:

– Гм. Что ты скажешь насчет Ребекки?

– Ну что ж, хорошо, – ответила Ингер.

Услышав это, Исаак почувствовал себя героем и решительно заявил:

– Если ее как-нибудь называть, так только Ребеккой! Я буду не я, ежели не так!

И, разумеется, он пожелал тоже отправиться в церковь – помочь нести ребенка и вообще для порядка. У Ребекки да чтобы не было провожатых! Он подстриг бороду и надел, как в молодые годы, красную рубаху; стояла несусветная жара, но у него был новый зимний костюм, и он нарядился в него. Впрочем, Исаак был не такой человек, чтоб превыше всего ставить расточительность и красоту, поэтому он надел в дорогу огромные сапожищи.

Сиверт и Леопольдина остались дома присматривать за стадом.

Озеро переплыли на лодке, и это было большим облегчением против прежнего, когда приходилось обходить его кругом. На самой середине озера, когда Ингер стала кормить девочку грудью, Исаак увидел, как у нее в вырезе платья блеснуло что-то на тесемочке, – что бы это такое было? В церкви он заметил у нее на пальце золотое кольцо. Ох уж эта Ингер, не могла-таки утерпеть!

Элесеус приехал домой.

Он пробыл в отсутствии несколько лет и стал ростом выше отца, руки у него были длинные и белые, а усы маленькие и темные. Он не чванился, а явно старался держаться просто и ласково; мать дивилась и радовалась. Его поместили в каморке вместе с Сивертом, братья ладили между собой, устраивали друг другу разные каверзы – и оба потом весело смеялись. Но, разумеется, Элесеусу пришлось помогать строить новую избу, и тут он скоро утомлялся и совсем раскисал, потому что не привык к физической работе. Совсем плохо стало, когда Сиверт отошел от работы и оставил ее на тех двоих – тогда помощи отцу все равно что и не было.

А куда же девался Сиверт? Да вот, явилась в один прекрасный день из-за перевала Олина гонцом от дяди Сиверта и сообщила, что он лежит при смерти! Как тут было Сиверту-младшему не пойти? Вот так положение, и не придумать было времени неудобнее, чтоб оторвать Сиверта от работы, но делать нечего.

Олина сказала:

– Уж как мне некогда было идти, уж так некогда, да что поделаешь, привязалась я ко всем здешним детям и к Сиверту, вот мне и захотелось помочь ему получить наследство.

– Выходит, дядя Сиверт очень болен?

– Господи, да он тает с каждым днем!

– Он лежит?

– Лежит? Не смейтесь над смертью перед престолом Всевышнего! Дяде Сиверту уж не придется больше попрыгать и побегать в этом мире!

Из этого ответа им следовало заключить, что дела у дяди Сиверта совсем плохи, и Ингер настояла, чтоб Сиверт-младший сейчас же отправлялся в путь.

А дядя-то Сиверт, этот шутник и бездельник, вовсе и не лежал при смерти, он даже и не все время лежал в постели. Придя к нему, Сиверт-младший нашел в его маленькой усадьбе страшный беспорядок и запустение, даже и весенние работы не были проведены должным образом, даже зимний навоз не вывезен на поля; смерти же пока вроде бы не предвиделось. Дяде Сиверту было уже за семьдесят, он очень исхудал, бродил полуодетый по горнице и часто прикладывался отдохнуть, он явно нуждался в помощнике для разных дел, скажем, для починки сельдяных сетей, которые висели в сарае и ветшали; но от конца он был настолько далек, что преисправно ел соленую рыбу и курил носогрейку.