Кнут Гамсун - Плоды земли

Гейслер держался уже не таким молодцом, как раньше, длинный рассказ утомил его, силы совсем оставили его, кто знает, отчего, может, утренний подъем уже весь выдохся. Он посмотрел на часы, поднялся с земли и сказал:

– Это надо основательно обмозговать, я подумаю. И до своего отъезда дам тебе ответ.

С этими словами Гейслер ушел.

Вернувшись вечером в Селланро, он легко поужинал и лег спать. Проспал до полудня, спал долго, отдыхал; должно быть, утомился от встречи со шведами, владельцами копей. Только через два дня он собрался в путь. Он опять был важен и величав, щедро расплатился и дал маленькой Ребекке новенькую крону.

Перед Исааком он произнес целую речь:

– Ничего не значит, что сделка не состоялась, всему свое время; а пока я приостанавливаю работы на горе. Эти люди – сущие дети – вздумали меня учить! Ты слышал, как они мне предлагали двадцать пять тысяч?

– Да, – ответил Исаак.

– Так вот, – продолжал Гейслер и мотнул головой, словно отметая все обидные предложения и пылинки, – здешней округе не повредит, если я приостановлю работы, наоборот, люди научатся ценить свою землю. Но в селе это почувствуют. Ведь за лето туда притекло порядочно денег, все понакупили нарядных платьев и всяких разностей – теперь этому конец. Н-да, а если бы в селе отнеслись ко мне по-хорошему, все могло бы быть иначе. Теперь сила-то у меня!

Однако, когда он уходил, по его виду никто бы не сказал, что у него сила: в руке он нес маленький узелок с провизией, да и жилетка на нем была далеко не белоснежной чистоты. Может, заботливая жена собирала его в эту поездку на остатки от тех сорока тысяч, которые когда-то получила. Бог знает, не так ли оно и было на самом деле. И вот теперь он вернется домой ни с чем!

На обратном пути он не забыл зайти к Акселю Стрёму и дать ему ответ.

– Я все обдумал, – сказал он, – следствие уже ведется, и, стало быть, сейчас ты ничего сделать не можешь. Тебя вызовут на допрос, и тебе придется дать показания…

Пустые общие фразы, Гейслер, наверное, и думать не думал об этом деле. Аксель на все уныло отвечает «да».

Под конец в Гейслере опять проснулся важный барин, он нахмурил брови и сказал раздумчиво:

– Вот разве что мне удастся в это время быть в городе и лично явиться в суд?

– Ах, если б так-то! – воскликнул Аксель.

Гейслер сразу же решил:

– Посмотрю, может, и успею, у меня ведь столько дел на юге. Но я постараюсь выбрать время. А пока до свидания. Я пришлю тебе косилку и борону!

Гейслер ушел.

Не последнее ли это его посещение здешних мест?

Последние рабочие спускаются с горы, работы приостановлены. Гора вновь стоит мертвая.

Закончено строительство скотного двора в Селланро. На зиму его покрыли временной дерновой крышей, большое строение разделено на отдельные светлые комнаты, посредине огромная гостиная, на обоих концах по большому кабинету – словно для людей. Когда-то Исаак жил здесь в дерновой землянке вместе с козами; теперь в Селланро не осталось ни одной дерновой землянки.

Внутри обустраивают стойла, хлева и закуты. Для скорости к этой работе привлекают каменщиков, Густав же говорит, что не умеет столярничать, и потому собирается уезжать. Густав отлично работал за каменщика и ворочал бревна, что твой медведь, по вечерам он веселил и забавлял всех, играл на губной гармонике, а кроме того, помогал женщинам носить тяжелые ведра с реки и на реку; но теперь он собрался ехать. Нет, столярная работа не по нем, говорит он. Похоже, он во что бы то ни стало хочет уехать.

– Остался бы до завтра, – просит Ингер.

Нет, работы для него здесь больше нету, а вдобавок до самых гор у него будут попутчики, последние рудокопы.

– Кто-то теперь поможет мне носить ведра? – говорит Ингер с печальной улыбкой.

На это у бойкого Густава сейчас же готов ответ: Яльмар. Яльмар – младший из двух каменщиков, но ни один из них не такой молодой, как Густав, и ни один не похож на него.

– Фи, Яльмар! – презрительно отзывается Ингер. Но вдруг спохватывается и, желая подзадорить Густава, говорит: – Что ж, Яльмар не так плох. И как славно поет за работой.

– Ретивый мужик! – заявляет Густав, не поддаваясь на ее уловки.

– Неужто не можешь остаться до утра?

Нет. Попутчики уйдут тогда без него.

Да, должно быть, Густаву все это уже здорово прискучило. Что и говорить. Чудесно было выхватить ее из-под носа у всех своих товарищей и побаловаться с ней неделю-другую, что он прожил здесь; но теперь ему пора уходить, его ждут другие работы, а то и невеста на родине, у него новые виды на будущее. Не торчать же ему здесь ради Ингер. Неужто ей самой невдомек, какие у него веские причины к разрыву, но она так осмелела, стала такая беззастенчивая, что ей все нипочем. Любовь их длилась не так уж и долго, нет, но опять же, все то время, что шла каменная кладка.

Ингер и впрямь печальна, она сбилась с пути истинного, но при этом так искренна, что не может не горевать. Ей плохо, она влюблена без притворства и без жеманства. И не стыдится этого; сильная по натуре женщина, она, как и все женщины, полна слабостей, она повинуется окружающей ее природе, она охвачена осенним пламенем любви. Она собирает Густаву провизию на дорогу, а грудь ее ходуном ходит от волнения. Она не задумывается о том, имеет ли на это право и не опасно ли это, она бездумно отдается своим чувствам, она стала жадной на удовольствия, на наслаждения. И если Исаак вздумает снова поднять ее к потолку и швырнуть на пол – ну что ж, она и не станет защищаться.

Она выходит с узелком и отдает его Густаву.

У лестницы стоит загодя поставленная ею лоханка, не снесет ли ее Густав напоследок вместе с нею на реку. Может, она хочет сказать ему что-то, сунуть что-нибудь в руку, золотое кольцо, – Бог знает, она сейчас на все способна. Но когда-нибудь надо же положить этому конец. Густав благодарит ее за узелок, прощается и уходит. Уходит.

А она остается.

– Яльмар! – зовет она громко, ах, излишне громко. Словно радуется назло всему – или мечется в отчаянии.

Густав уходит…

Осенью по всей округе аж до самого села идут обычные работы, копают картошку, свозят на тока ячмень, выпускают на поля крупный скот. Восемь новых хуторов, и всюду спешка, в торговом же местечке Великом нет ни скота, ни зеленых полей, там есть только сад; торговли, впрочем, теперь тоже нет, нет и спешки.

В Селланро в этот год посадили новый корнеплод, который называется турнепс, он стоит огромный и зеленый на полосе и колышет листьями на ветру, но от него невозможно отогнать коров, они крушат загородки и с ревом несутся на поле с турнепсом. Леопольдине и маленькой Ребекке поручено стеречь турнепсовое поле, Ребекка расхаживает с огромной хворостиной, старательно отгоняя коров. Отец работает неподалеку, изредка подходит к ней, щупает ей руки и ноги и спрашивает, не озябла ли она. Леопольдина, уже взрослая, тоже ходит за пастуха, а заодно вяжет чулки и варежки на зиму. Она родилась в Тронхейме и приехала в Селланро пяти лет, воспоминания о большом городе, где живет много-много людей, и о долгом путешествии на пароходе отходят все дальше и дальше, она дитя полей и не знает иного мира, кроме усадьбы и села, где несколько раз бывала в церкви и в прошлом году конфирмовалась…