Борис Никольский - Непобедимая

Темной августовской ночью полк прибыл на разъезд Соботово; и только выгрузились из эшелонов, скатили с платформ пушки, как вдруг откуда-то прискакал комиссар дивизии, и тотчас вышел приказ: всем, кроме третьей роты первого батальона, снова возвращаться в вагоны.

Из-за чего так спешно перебрасывали полк? Почему эшелоны должны отходить назад, к Богородску? Какие известия привез комиссар?

Командиру третьей роты Сергееву этого не докладывали, но ему было ясно: противник — один из полков кавалерийского корпуса белоказачьего генерала Мамонтова, несколько недель назад прорвавшего фронт под Новохоперском и устремившегося к Москве, — внезапно переменил направление удара.

Изумило Сергеева другое. Когда эшелоны ушли, оказалось, что комиссар дивизии остался в его роте. Решил побыть на разъезде? Захотел поближе узнать бойцов? Не верит ему, Сергееву?

Ну да, конечно! Ведь он, Сергеев, — бывший штабс-капитан царской армии. В красных войсках он полгода. С точки зрения комиссара, за ним нужен глаз да глаз!

Что ж получалось?

Рота будет стоять на разъезде. Он, Сергеев, будет командовать. Комиссар дивизии будет присматриваться к тому, как он это делает.

Сергеев нахмурился. Покосился на комиссара. Все теперь в нем казалось неприятным: и заросшее щетиной смуглое лицо, и одежда — кожаная тужурка и галифе, и манера громко говорить… Впрочем, что ж с него взять? С этого заводского рабочего из Мариуполя?

Уже начинался день. Взошло солнце. Они стояли на путях возле низкого, как барак, станционного здания. Поодаль, на косогоре, сбегавшем к реке Ворже, у железнодорожного моста, лепились три десятка деревянных домиков — вот и все, что предстояло охранять. Окопаться, оборудовать позицию для пулемета, ждать нападения, заранее зная, что его не последует, — постылая сторожевая служба!

Сергеев еще раз поглядел на комиссара: тот стоял, широко расставив ноги, бессильно опустив тяжелые руки, прикрыв глаза.

Вдруг послышались быстрые шаги. Телеграфист и начальник станционного караула торопливо приближались к ним.

Сергеев обернулся к комиссару: тот растирал ладонями щеки.

Вести, которые принес телеграфист, были тревожными. Оборвалась связь с Богородском. Со станции Качановка пришла телеграмма. Протягивая в руках ленточку с точками и тире, от волнения захлебываясь словами, телеграфист начал читать:

— «Соботово! Я — Качановка. У аппарата есаул [1] Офицерский чин в казачьих войсках. Козенко. Через три часа займу станцию. Прошу ответить: находятся ли на станции эшелоны? Соврешь, будешь повешен…»

— Наглец! — ответил комиссар и усмехнулся так, как будто и ждал такой телеграммы.

— «Предупреждаю злоумышленников, — руки телеграфиста тряслись, лента прыгала, — если будет взорван мост через Воржу, повешу всех до единого. Ответ жду у аппарата…»

Несколько мгновений все молчали.

— А что как ответить: «Эшелоны не ушли»? — спросил телеграфист с какой-то жалкой улыбкой: он явно не мог преодолеть страх и стыдился этого.

Комиссар вопросительно посмотрел на Сергеева.

— Никакого ответа, — быстро проговорил тот.

Он был кадровым военным, и потому понимал: ложной телеграммой мамонтовцев не задержать. Конечно же, тот отряд, который обошел разъезд, прежде пропустил эшелоны, а потом начал валить телеграфные столбы и разбирать путь. Именно так и следовало сделать по условиям местности! Это было видно с первого взгляда на карту! И конечно, любой казачий дозор, подкравшийся к Соботово лесами, еще издали увидел бы, что на путях разъезда нет никаких вагонов! И, значит, явно ложная телеграмма будет понята белоказаками как признак растерянности и слабости войск, охраняющих разъезд. Все это была самая начальная азбука военной тактики.

— Да, но ведь бой выиграть надо, — сказал комиссар.

— Надо. Но не с помощью телеграмм и вообще всякой политики.

Сергеев увидел на лице комиссара снисходительную улыбку. Говорить о политике, вероятно, не следовало. Но Сергееву уже было безразлично, что подумает о нем комиссар: скоро бой. Там все станет на свои места.

— Надо идти к бойцам, — сказал Сергеев. — Главное — мост. За него будем держаться, с какой бы стороны ни нагрянули.

Комиссар кивнул телеграфисту и начальнику караула:

— Качановке не отвечать. Возвращайтесь в вокзал. Все, что будут передавать, принимайте.

Он взял Сергеева под руку, и они медленно пошли по путям.

— Должен сообщить, — начал комиссар, когда шаги телеграфиста и начальника караула затихли вдали, — в Качановке пятьсот сабель и батарея полевых орудий, сведения точные. Отряд очень сильный, и Козенко под стать ему: жесток и хитер. Я с ним встречался. Правда, давненько уже, сразу после разгрома калединовщины [2] Каледин — белоказачий генерал, захвативший власть на Дону и застрелившийся, когда советские войска подошли к Новочеркасску. , и честное казачье слово не выступать с оружием против Советской власти он мне тогда дал…

— Пятьсот сабель? — спросил Сергеев.

Чувство, которое овладело им, не было страхом или тревогой. Это было понимание ответственности командира, всегда тем большей, чем сильнее угроза.

«Потому комиссар и остался в роте, что знал об этом, — почти с братской теплотой подумал он вдруг. — Он очень хороший человек…»

— Пятьсот сабель и батарея… И все это на нас, — проговорил он, подразумевая под этим «нас» и самого себя, и бойцов, и комиссара.

Комиссар взглянул на Сергеева:

— Что ж? Все теперь ясно? Да? Дело тебе предстоит очень тяжелое. А никто не должен отступить ни на шаг.

— А вы? — вырвалось у Сергеева.

Он вдруг понял: комиссар хочет уехать! Против пятисот сабель и батареи рота численностью в сто три бойца при одном пулемете не выстоит. Ему, как бывшему офицеру на службе у красных, пощады ждать нечего. Комиссару тоже пощады не будет. Ему еще и потому, что он, судя по внешности, определенно еврей, а белоказаки комиссара-еврея, попадись он им только, повесят на первом же суку!.. Вот он и уедет.

Но какое ему, Сергееву, дело до комиссара дивизии? И вообще, что за низкие подозрения? Ему и его бойцам нужно выполнить свой долг!

Еще более посуровевший и собранный, Сергеев проверил, наглухо ли застегнут френч, и сухо, кивком, простился с комиссаром. Их пути расходились. Что ж? Каждому свое.

Комиссар задержал его, взяв за локоть. Сергеев, охваченный презрением и брезгливостью, едва не вырвал руку и замер, весь напружинившись.

— Сделаем так, — сказал комиссар и помолчал, глядя на Сергеева и будто решая: говорить или не говорить, — сделаем так: я уеду сейчас. Надо попытаться повидать этого Козенко.

Сергеев не понял: