Борис Никольский - Непобедимая

Он почувствовал злость: сидят, толкуют о кожах, о севе, а ведь бандиты, убийцы!

— Мне — конец, — говорит он. — Это верно. Но и вы тоже поляжете.

Молодой казак сердито шипит:

— Уж ты смотри! Сколько по тылам вашим гуляем… Как стращали… А войска нигде вашего нет. Ни под Тамбовом, ни под Козловом…

— Ну, а теперь будет. Зла вы принесли много. Перевешали, перебили… Сколько домов пожгли!.. Когда через фронт прорывались, восстание думали вызвать!.. Как же! Вызвали! Кто за вами пойдет?.. До Москвы хотели пройти… А теперь куда вам податься? Фронт за вами замкнулся. Вокруг — наши войска. Буденовцы не сегодня-завтра на след вам выйдут. Тут вы и поляжете. И за что? За вольный Дон? За землю? Так вы ж хлеборобы! Сами за плугом ходите! По советским декретам у таких, как вы, землю и так не отберут! И мало ж того! Ходоки с Дона у Ленина были. Что он им ответил? «Судьбу казачьих земель пусть сами казаки решают!» Вас в черный омут генерал Мамонтов тянет!

— Болтай! — сказал молодой казак, и комиссар в первый момент скорее услышал, чем почувствовал удар прикладом в спину и лишился дыхания — ни вздохнуть, ни выдохнуть. — Утром не так заболтаешь, — закончил казак, но голос был не очень уверенный — в нем слышалась растерянность и даже заискивание.

— Сам же ты начал, — ответил комиссар, превозмогая боль. — Сам же просил: «Правду скажи!». А за правду — прикладом!

— Погоди, — вмешался второй казак.

По стуку винтовки об пол комиссар понял, что молодой казак, видимо, опять замахнулся прикладом, но не ударил.

— Я сам к вам пришел, — продолжал комиссар, несмотря на сверлящую боль в спине крохотными глотками вдыхая воздух и говоря потому лишь, что подстегивал себя приказом: «Молчать нельзя. Если разговор оборвется — тогда только смерть!» — Я по своей воле пришел. Потому и в воздух стрелял. И не убил никого, когда задерживали. Зачем пришел, спросите? Чтобы лишнего кровопролития не было. Рабочему вашей земли не надо. И станок рабочего вам тоже не нужен. Чего нам друг с другом делить?

— Говоришь-то ты ладно, — отозвался пожилой казак. — А на Дон как придете, так и правого, и виноватого — всех!..

— Я не приду, — ответил комиссар, чувствуя, что голос его все слабеет, — меня завтра повесят. А те, что придут, по советским законам будут поступать. Насилия запрещаются. Приказы насчет этого строгие. Вы только про них ничего не знаете, потому что от вас правду генералы скрывают. Но многие казаки это уже поняли. Ты о червонных казаках слыхал?

Он проговорил это и сжался, ожидая нового удара!

— А если кто не по своей воле пошел, — услышал он над самым ухом шепот молодого казака. — Тому как? У меня, может, брат в этих самых червонных?

— Я вам скажу сейчас, а вы подумайте, — проговорил комиссар, совсем уже задыхаясь. — Если вы и верно не по своей воле пошли и теперь не хотите братскую трудовую кровь проливать, то вот вам совет. Выводите меня прямо сейчас. Караулу скажете, что должны на рассвете расстрелять и утопить в Ворже. Ну а там, как выйдем за околицу, сами увидите: красные вас со всех сторон обложили. Ну и ничего, кроме благодарности, за это ни теперь, ни потом вам не будет…

Червонноказачий дозор задержал их в трех верстах от хутора. К этому времени первые сотни красных казаков конного корпуса Буденного успели подойти к Соботово.

На пулеметной тачанке комиссара увезли в штаб дивизии, ну а казаки, которые пришли с ним, мгновенно затерялись среди червонноармейцев, слились с ними.

Путь в штаб лежал через Соботово. И едва тачанка поравнялась с соботовским вокзалом, какой-то военный кинулся наперерез, так что буденовец-ездовой едва успел осадить коней. Этот военный оказался Сергеевым.

Они обнялись. И сразу же стали прощаться. Сергеев сказал:

— Два слова, Яков Семенович! Неужели ж одна наша рота почти сутки прикрывала Соботово?

— Дивизия должна была переменить фронт еще до подхода конного корпуса, — ответил комиссар. — Иначе ломался весь замысел. Пехота может обороняться против конницы, но преследовать конницу могут только конные части. Однако дальнейшее зависело от того, в чьих руках окажется Соботово. Его нужно было удержать любой ценой. Это и выпало на вашу долю.

— И когда вы еще только спешили к нам на разъезд, вы уже знали, что вам придется одному идти навстречу Козенко? Вы так и думали: захватив вас, Козенко решит, что в Соботово вся дивизия?

Комиссар откинулся на сиденье тачанки и закрыл глаза. Сергеев с любовью и благодарностью всматривался в его изможденное лицо.

«А ведь он гораздо моложе меня! — подумал Сергеев и вслед за тем огорченно удивился. — Но почему он теперь со мною на «вы»?»

Приложив руку к околышу, он отошел от тачанки. Ездовой лихо дернул вожжами, кони рванули, вздрогнула земля от их топота. Тачанка исчезла за облаком взметнувшейся пыли.

Старший лейтенант Виктор Кароза заканчивал тренировку.

Провел последнюю серию по тугой, словно каменной, груше, и, завершив ее эффективным крюком левой, отвернулся от снаряда.

Крюк левой — резкий, мгновенный, как выстрел, — коронный удар Карозы. Это как точка в конце фразы. Все. Конец. Аут.

Леопольд Николаевич кивнул. И пальцем взлохматил свою левую бровь.

Кароза уже давно занимался у Леопольда Николаевича. Знал тренера наизусть. Косматит бровь — значит, все в порядке, Король доволен.

Королем прозвали тренера много лет назад, еще до того, как Кароза пришел в этот боксерский зал. Почему Королем, Виктор толком даже не знал. Может, потому, что есть какой-то король Леопольд? В Бельгии, кажется. А может, потому, что внешность у тренера внушительная: крутой лоб, серые навыкате глаза и курчавая бородка от уха до уха.

Виктор Кароза, опустив плечи, весь обмякший, расслабившийся, неторопливо прошагал мимо тренера. Фу, хорошо все-таки, что тренировка уже позади. Задал сегодня нагрузочку Король. Да, сразу чувствуется — на носу Таллин. Вот он и жмет…

Уже у самых дверей зала Карозу догнал голос тренера:

— Виктор!

Он обернулся.

— После душа зайди ко мне!

Кароза плескался долго. Так приятно смыть усталость. Эта белая кафельная каютка всегда действовала на Карозу почти волшебно. Постоишь под колючими струями — и снова свеж.

— Как огурчик! — сказал он себе.

Подмигнул своему отражению в зеркале и стал одеваться.

— Зачем все-таки я понадобился Королю? А? — спросил он.

Двойник в зеркале пожал плечами.

Кароза разглядывал себя долго, как девица перед театром. Привычка боксера — придирчиво изучать свое тело.

Из зеркала на Карозу смотрел молодой мужчина, не очень высокий, плотный, пожалуй, даже чуть слишком плотный. Да, полутяжеловес — это, как ни крути, не «перо» и не «петух». Семьдесят девять шестьсот! Почти восемьдесят килограммов!