Мор Йокаи - Призрак в Лубло

Лубло. Так Черницкий стал главарем большой банды и все прочее.

Приговор гласил: «Смертная казнь через отсечение головы восьми главным преступникам». Разумеется, среди них был и Черницкий.

На площади поглазеть на казнь собралась огромная толпа. Среди них было много и приезжих – из Львова, Кракова. А в первом ряду восседал на трибуне граф Новоградский со старостой Тиводаром Любомирским.

На колокольне ударили в колокол: привезли осужденных. Каждого держал за руку священник. Староста взволнованно вскочил, по спине у него забегали мурашки, кровь прилила к голове.

— Михай Касперек! – помимо своей воли вскричал он.

Черницкий, услышав это имя, гордо и вызывающе посмотрел в сторону, откуда долетел голос.

Новоградский дернул старосту за кунтуш:

— Садись! Чего ты?

— Богом клянусь, – отвечал староста, – этот малый –

точная копия человека, умершего в Лубло. Да я тебе уж однажды рассказывал о нем. Не хромай он на одну ногу, я бы готов поклясться, что это он и есть.

— Это, между прочим, – главный преступник, Михай

Черницкий, – пояснил Новоградский.

— Никогда в жизни не видел такого сходства. Даже братья родные редко бывают так похожи.

Начальник полиции загадочно улыбнулся.

— Может быть, так оно и есть, что они – братья. Если и не от одной матери, так от одного отца.

Чем больше разглядывал лублойский староста Черницкого, тем больше признавал его. Наконец он поднялся с места и пошел к преступникам.

— Знакомым ты мне кажешься, – тихо сказал он, дотронувшись до Черницкого рукой. Тот повернулся и захохотал нагло.

— Думаю, староста, что ты-то уж знаешь меня. От хорошего лакомого кусочка я тебя отпугнул, а?

Староста сломя голову помчался назад к Новоградскому.

— Скорее, скорее, дорогой друг. Прикажи отложить казнь, прошу тебя. Я напал на след очень большого преступления. Показания Черницкого не полные. Тут выявится еще один грандиозный случай. Этот человек обретался в Лубло под именем мертвого Касперека. Нет никаких сомнений, он сам признал это.

Начальник полиции с безразличием пожал плечами.

— Зачем? И так отрубим ему голову. И в том, и в другом случае. Ни мы от этого не выгадаем, ни он уже больше не потеряет. Вполне допускаю, что так все эта и было. Он нашел себе в Лубло красивую любовницу, да и роль привидения понравилась ему, когда все его принимали за умершего Касперека. Самый удобный способ сбывать с рук фальшивые деньги! И бабочке, наверное, пришлась по душе такая игра. .

— Ах так? Ладно, – настаивал староста. – Я не позволю.

Я сейчас же пойду и заявлю прокурору.

Начальник полиции схватил его за руку и силой усадил на место.

— Не дури, дорогой Любомирский! Об этом деле не должна просочиться ни одна деталь. (Он многозначительно подмигнул.) Именно из-за женщины. Бабеночка довольно хороша собой. Да ведь ты и сам знаешь! (Любомирский покраснел.)

А теперь на нее положил глаз кто-то другой. (Любомирский побелел.) И если бы сейчас ее пришлось бы вызвать на суд, пошла бы сплетня. . Так что сиди-ка ты спокойно, дружище. Да уже и поздно. Вон лучше посмотри, как раз его ведут на плаху. Смотри, как смело шагает негодяй! Сам раздевается. А шея-то, шея какая толстая! Хоп, раз, два, три. Есть! Скатилась голова! Браво, мастер! Эти палачи из Кракова молодцы!

— Да, да, – рассеянно подтвердил староста, отводя взгляд от окровавленной головы Черницкого. – Но ты скажи, кто все же положил глаз на эту женщину?

— А ты наклонись ко мне поближе, я тебе на ухо шепну.

Больше никто и не видел Касперека в Лубло после того, как в последний раз он разговаривал с господином Матушкой. Правду, видно, предсказала гадалка Берчени:

«Птичка не станет прилетать под кровлю, если разорите ее гнездышко». Исчезла пани Касперек – не стал больше появляться в городе и Касперек. Выходит, умная женщина эта

Пирита. Жители Лубло послали ей сто серебряных талеров, а на свадьбу Пирошки выбрали двух лучших коров из стада, одну даже с теленком. На свадьбе посаженым отцом был сам пан Павловский. А ворожея, когда у нее при виде талеров приподнялось настроение, вот что сказала жителям

Лубло: силой волшебных трав и дьявола Либиала держит она взаперти злую душу Касперека. Он теперь искупает свои грехи в одной тайной башне Шарошского замка, привязанный к хвосту своего белого коня. И конь мучится вместе с ним. Каждые три года из конского хвоста выпадает один волос. А когда последний выпадет, Касперек снова вскочит на коня...

Что ж, вполне может быть.

Так что, дети, тише, не озоруйте, слушайтесь маму! Кто знает, вдруг Касперек уже висит на последнем конском волоске и может в любую минуту сюда заявиться?!

Слышите, что-то звенит в воздухе; может быть, это –

подковы его коня?

Кальман Миксат

КАВАЛЕРЫ

Я хорошо знаю благородный комитат Шарош, так как часто туда наведываюсь, у меня там и родня есть и друзья, важные и не важные господа, что, впрочем, почти одно и то же, ибо в Шароше даже мелкая сошка может быть важной особой и, наоборот, важные господа – все те же мелкие сошки. В Шароше царят хорошие манеры и несбыточные иллюзии. Я часто бывал на комитетских балах и банкетах и каждый раз готов был поверить, что сижу рядом с сотней

Эстерхази, хотя мне доподлинно было известно, что это лишь писаря да мелкие чиновники из комитетской управы, которые нуждаются, возможно, даже голодают втихомолку, но стоит им почувствовать на себе взгляд незнакомого человека, как они с княжеским шиком готовы расстаться с последними пятью форинтами.

Совсем противоположная картина на Алфёльде, где нетрудно познакомиться с целым роем шалопаев, которые из-за монетки в шесть крейцеров способны вцепиться друг другу в волосы, и только на следующий день вы узнаете, что даже у самого бедного из них тысяча хольдов земли.

Конечно, эти люди практичнее и жизнеспособнее других, но насколько красивее жизнь там, на севере, среди тех симпатичнейших господ, чьи речи и манеры так аристократичны! Бахвальство стало их второй натурой, от него они не отступятся ни за что на свете: парад, помпа, блеск –

их жизненная потребность, смысл их существования, придающий им бодрость духа.

Бедность шарошан – лишь дурной сон, от которого они то и дело встряхиваются за бокалом французского шампанского, точно так же, как богатство алфёльдских господ и принадлежность их к дворянскому сословию – не более как прозаический факт, зарегистрированный на страницах поземельной книги и выраженный в нагромождении цифр и букв.

Но что это? Куда меня завели эти бессмысленные сопоставления! Какое дело до всего этого шаферу, который ведь вовсе не этнограф, а всего-навсего шафер. Зачем ему порочить ту или другую местность; как знать, не придется ли и там оказаться когда-нибудь шафером? Самое лучшее, если я ограничусь изложением фактов. Итак, изволите ли видеть, мой собрат по перу, газетный репортер Эндре Чапицкий, пишущий под псевдонимом «Оратор» премилые статьи и фельетоны, на днях пригласил меня шафером на свою свадьбу.