Дагоберто Гилб - Отчаянные головы

Перевод с английского Андрея Светлова

Она выскочила и хлопнула дверью; мелкий завопил так, как никогда раньше. Томилио взял его на руки, но тот принялся извиваться и дрыгать ножонками, пытаясь высвободиться.

Он старался говорить с мелким спокойно (хотя сам не ощущал никакого спокойствия), старался объяснить ему, что все хорошо, что она скоро вернется.

Надо сказать, раньше такого никогда не случалось: чтобы она вот так от него ускакала, раньше у него всегда была возможность всучить мелкого ей, как только тот заорет. И, по большому счету, он еще никогда не оставался с сыном один.

— Скоро мамочка вернется, — все приговаривал он. — Скоро она придет, вот увидишь. Плакать не надо, малыш.

Ребенок вопил что есть мочи.

Все это здорово напрягало. Ведь это не его тема — водиться с орущей мелкотой. Он повторял ей это каждый раз, и она всегда соглашалась. Она и так по всякому случаю говорила Томилио, что боится доверить ему сына; конечно, это немного задевало его достоинство, зато не надо было возиться с орущей мелкотней, и его это вполне устраивало.

— Да успокойся ты!.. Можно подумать, это конец света!

Томилио крепко прижимал сына к себе, чтобы тот не выпал из рук. Ему так хотелось наорать на него, чтобы заткнулся, так хотелось надавать по заднице… Но в то же время он знал, что мелкий разревелся не зря, и потому сдерживался.

Надо вспомнить что-то такое, от чего сын обычно радовался, — и попробовал опустить его рядом с пластмассовыми кубиками, с которыми тот все время играл. Мелкий затих и весь напружинился… а затем выместил весь свой испуг и обиду, треснувшись головой об пол (пыльный дощатый пол в снимаемом ими доме). Теперь он уж точно ревел не зря.

Томилио так и оставил его рыдать посреди зала и ушел на кухню за пивом. Откупорил банку, бросил ушкó на пол (рядом с мешком для мусора) и подошел к столу. Подумалось: не скрутить ли косячок из пакетика с травкой? (Отсыпал себе из мешка, что перевез этим утром.) Маруха была зашибись, да и стоила нехило. Он думал, это его шанс, единственная возможность обеспечить им достойное место под солнцем. Конечно, она ему не поверила. Сказала: слишком опасно. Он же сказал, что так они встанут на ноги, а через год и вовсе будут как сыр в масле кататься, что это надежные парни и денег у них до хрена.

«Сейчас эти уроды, небось, уже почти в Калифорнии», — думал Томилио, потягивая пиво. Курить совсем расхотелось: он и видеть эту травку не мог. Из комнаты все еще доносился плач. Томилио разом осушил банку.

Ему было показалось, что мелкий почти проревелся, потому что тот позволил взять себя с пола. Он, что называется, зашелся от плача: дышал со свистом и вдыхал рывками — маленькое, жиденькое тельце.

Томилио прижал его к себе. Ему было неловко, но ручонки сынишки, обхватившие его шею, пробудили в нем что-то инстинктивное, и на миг он почувствовал себя отцом, хотя никак не мог объяснить себе это смутное чувство.

— Ну вот, сейчас мы успокоимся…

Он заметил, что говорит за двоих.

— Ты успокоился, правда?

Однако спокойнее от этого не стало.

Какое-то время ходил так с сыном по дому — качал его и проводил рукой по спине. Казалось, дело пошло на лад: мелкий стал засыпать, хотя все еще тихонько похныкивал. Появилась надежда, что худшее уже позади: осталось только положить его в кроватку — и все (она, конечно, вернется раньше, чем он снова проснется).

Томилио зашел в ванную, чтоб посмотреть, закрыл ли мелкий глаза, — и увидел их в зеркале: они глядели на него в упор. Никогда еще он не видел себя с сыном на руках, никогда у него не возникало желание почувствовать, как к нему прижимается его родная кровиночка, он и в мыслях не мог допустить, что кто-то застанет его в таком виде. Ведь это выглядит так по-бабьи, так по-мамашенски, да и просто — не в тему…

И уж теперь-то подавно не желал допускать всякие сопливые нежности, тем более что вообще никогда не любил светиться в зеркале без особой нужды. Отнес мелкого в спальню и положил на кровать, где они обычно спали втроем, хотя, конечно, чаще всего мальчишка просыпался и начинал орать; тогда приходилось вставать и идти в зал, чтоб спокойно доспать до утра (на купленном в комиссионке диване). Мелкий совсем отключился.

Томилио вроде и не хотел еще пива, но все же достал из холодильника банку. Как ни крути, а надо было как-то убить время. Ведь он не такой безответственный. Даже и зная, что она скоро вернется, он не оставил бы ребенка одного.

В этот раз он все же свернул косяк и курнул. Дурь была обалденная. На минуту подумалось: не закинуть ли еще пару барбосов, чтоб оттянуться по полной, — но, если сейчас догнать колесами или там еще какой вмазкой для расслабухи, мозги совсем разнесет в хлам и будет еще хреновее, чем слушать этот рев, пока не вернется мать.

Томилио решил позаботиться о сыне. Задумал все сделать как надо. Чтобы у нее не было ни малейшего предлога бросить его и оставить со всеми проблемами. Если дело все же дойдет до развода, у нее не должно быть никаких оснований заявить, что он даже не заботился о своем сыне. Во всяком случае, пусть это будет неправда. Потянул еще, с удовольствием.

Курил и прикидывал, каким макаром можно разделаться с теми гондонами из Лос-Анджелеса. Перед глазами нарисовались дыры у них в груди — размером с футбольный мяч, не меньше. Представлял себе, как одним прекрасным вечером, когда они уже забудут о нем и думать, он соберет своих друганов из Мексики — и просто размажет их по асфальту. Потом стал опускаться с волны на землю, думал уже просто о том, как бы их вычислить и вернуть свои деньги, а может, еще и травку. И все же он знал, что никогда уже их не увидит, что надо смириться с потерей, просто забить на это, сидеть и не рыпаться.

Томилио зашел в спальню посмотреть, как там мелкий. И сам улегся рядом. Ему было жалко сына: ведь он так долго не мог уснуть; хотя не удивительно, что он так распсиховался. Ведь она и его бросила. Хотелось бы знать, когда она собирается возвращаться!.. Мелькнула мысль, что могла уйти навсегда… Повернулся на спину и начал разглядывать трещину, которая ползла по сухой стене; мелкие кусочки штукатурки постепенно отваливаются по краям: так осыпаются берега Рио-Гранде — медленно, но верно. Закрыл глаза и увидел себя у реки — было раннее утро, еще почти ночь, звезды мерцали неоновым светом (как надпись «Голливуд» горит в воображении); перекидываясь шутками, он скалит зубы и нагружает свой «Транс-американос» отборными шишками марихуаны, особенно стараясь для этих банкиров, которые перебрались заранее. Увидел, как включает радио, настраивает на свою любимую ранчеру [1] Ранчéра — жанр традиционной мексиканской музыки. из Хуареса, ботинок глубоко вдавил газ шестицилиндрового «фэлкона» [2] Американский компактный автомобиль, выпускавшийся корпорацией «Форд мотор компани» с 1960-го по 1969-й год. , он едет за ними по дороге (к мотелю на Меса-стрит), следя за задними габаритными фонарями, которые начали отдаляться, как только они выехали на федералку, увидел, как беспомощно метит в красные огоньки, его кольт тупо лупит в черную пустоту, слепые пули бессмысленно секут воздух над бескрайней пустыней…