Семен Журахович - Кто твой друг

У Ярины мелко задрожали ноги. Схватилась рукой за жердь и стояла недвижно, пока не хлопнула дверь за Веренчуком.

Мазур снова вызвал Ярину Чередник в контору. И она пришла. Не потому, что боялась прогневать председателя. Пришла потому, что поползли уже разговоры, что Ярина, мол, неспроста обходит колхозную контору.

Когда она вошла, Мазур поднялся, пожал ей руку и снова сел. Невысокий, щуплый, на короткой с острым кадыком шее большая лысая голова. Чуть раскосые глаза внимательно смотрят из-под выцветших бровей, над ними поднимается крутой лоб. Широкие скулы и твердый подбородок придавали его лицу вид энергичный и уверенный.

Ярина села не у стола, а поодаль, сложила на коленях руки. Руки эти, в мелкой сеточке морщин, с огрубевшими, мозолистыми ладонями, с синими набрякшими венами, словно притягивали взгляд Мазура.

Ярина видела, что он не знает, с чего начать, и еще крепче сжала губы. Его дело: звал, пускай и говорит.

Чтоб не приступать прямо к неприятному объяснению, Мазур спросил о здоровье внучки и с удивлением заметил, что лицо женщины не прояснилось, как он ожидал, а стало еще сумрачней, напряженней; она ответила скороговоркой:

— Спасибо. Уже бегает.

Тогда Мазур заговорил о хате:

— Как же это так, Ярина Григорьевна? С вами же я договаривался, не с кем другим. Надо ведь чинить хату, солома вся прогнила, стропила вот-вот провалятся… Конечно, хата ваша, но и я о ней должен побеспокоиться.

Видно, что Ярине неприятен этот разговор. Но она все же заставляет себя улыбнуться.

— А чего вам беспокоиться? У вас и без меня дела хватает. Я уж сама о своей хате позабочусь.

Улыбка у нее какая-то недобрая, в глазах затаилось молчаливое подозрение: «Чего это моя хата тебе покоя не дает?»

С каждым словом растет отчужденность. Время от времени встречаются взглядом. Каждый старается проникнуть в мысли другого, но напрасно.

— Может быть, что-нибудь у вас есть, о чем вы не хотите сказать? — вдруг спрашивает Мазур. — Не хотите или боитесь…

Он заметил, как дрогнули темные, шершавые руки колхозницы. Но взгляд остался спокойным и строгим.

— Чего мне бояться? — На ее поблекших сухих губах мелькнула короткая усмешка. — Свинарка я. Меньшего чина не бывает.

На лицо Мазура набегает тень. Оно становится грустным и каким-то виноватым.

— Знаете, что я вам скажу, — подняв отяжелевшую руку, неожиданно заговорила Ярина, — поработали вы у нас, за это спасибо. А теперь уезжайте. Пускай люди добром поминают… — И умолкла.

Хотела еще добавить: «Пока грязь не всплыла. Люди добром поминать будут, а я… Я уж промолчу, прощу».

Мазур сперва растерялся, потом лицо его стало недовольным, сердитым.

— Может, кому и хотелось бы, чтоб меня здесь не было, — жестко сказал он. — Но я не уеду. Я еще не сделал здесь своего дела.

Ярина не сразу ответила.

— Как знаете, — чужим голосом отозвалась она и крепко сжала губы: «Ни словечка больше не вымолвлю».

На том и кончилась беседа, которой так добивался Мазур и от которой почему-то многого ждал.

Ярина ушла. А перед его глазами еще долго стояли ее натруженные руки с вязью морщин, несмываемых пятен и шершавыми бугорками мозолей.

Собрание заканчивалось.

Мазур выступил с годовым отчетом. Поговорили всласть. О достатках и недостатках, о сделанном и недоделанном.

На этом собрании уже не чувствовал Мазур той гнетущей атмосферы угрюмого равнодушия, которая поразила его три года назад. Тогда приходилось клещами вытаскивать каждое слово. И в этих скупых словах, в недоверчивых взглядах чувствовалось одно: «К чему все эти разговоры, если ничего не меняется?»

А теперь каждый видел, что можно и нужно многое изменить. А коли так, то и разговор пошел иной.

Среди всех собравшихся только три человека были хмуры и недовольны.

Ярина Чередник сидела в уголке, и ничто ее не радовало. Мазур называл цифры доходов, говорил, как возросло поголовье скота, перечислял все, что построено, а она думала о своем. Никто, никто не знает, что за словами этими таится нечто постыдное, нечистое, скрытое от людских глаз. Это отравляет для нее то хорошее, чему хочется да и следует радоваться.

В другом углу, сдерживая бессильную злобу, чего-то напряженно ждал Веренчук. Когда кто-нибудь обращался к Мазуру с упреком, резким словом, в водянистых глазах Веренчука вспыхивали, как из-под пепла, злорадные искорки: «О, о, вот сейчас…» — и сразу же гасли.

Нет, не то! Даже в упреках и замечаниях чувствовались уважение и доброжелательность. А ему хотелось, чтоб Мазур услышал такие же беспощадные, колючие слова, какие пришлось выслушать ему, Веренчуку. Чтоб камнем летели в лицо. Песком секли глаза. Ему бы хотелось, чтоб не одна Ярина глядела на Мазура волком. Он ради этого ничего бы не пожалел. Ничего и никого. Пускай бы мор напал на скотину, пускай бы морозы или суховеи погубили хлеб. Только бы можно было во всем обвинить Мазура!

Третьим, кто испытывал беспокойство и неудовлетворенность, был сам Мазур.

Собрание проходило хорошо. Он услышал сегодня немало приятных слов. Но с той минуты, как Мазур заметил каменное лицо Ярины, как перехватил ее недоверчивый взгляд, он не мог отделаться от тревоги.

— Да хватит уже! — крикнул Веренчук. — Обо всем поговорили.

«Вижу тебя насквозь, Веренчук!» — хочется крикнуть Ярине. Но лишь плотнее сжала губы.

Мазур снова обращается в зал:

— Говорите, люди добрые!

Сколько она их видела на своем веку, этих председателей?

Вспоминает Ярина Сазанца — ворюгу.

Вспоминает Пилипенко, что день и ночь на людей покрикивал.

Вспоминает Пивторыдядько, что в самогонке тонул…

Зал гудит, чего-то ждет. Ждет и Мазур. А Ярина все колеблется, нервно теребя в руках свернутую трубкой газету.

Вспомнилась ей первая встреча с Мазуром на ферме, когда что-то шевельнулось в груди, когда поверила ему: «Вот это человек!» Вспомнилась жена Мазура Ганна Александровна, и при мысли, что завтра докторше стыдно будет на улице показаться, у Ярины замирало сердце.

— Значит, обо всем поговорили? — еще раз спросил Мазур. — Смотрите же! Чтоб не было потом шу-шу-шу по углам. Чтоб закончить нам собрание, как говорится, с чистой совестью.

Вздрогнула Ярина: «И он, он еще смеет говорить про чистую совесть!»

И встала с места.

Из другого угла послышался хриплый голос Веренчука:

— Кончать пора. Что еще там бабе вздумалось…

— Погоди, — бросила Ярина, даже не взглянув в его сторону, и двинулась к сцене.

— Хотите что-то сказать? — поднял брови Мазур.

— Хочу что-то сказать, — ответила Ярина.

На сцену она не поднялась, а остановилась перед помостом, так, чтоб и собрание и Мазура видеть.

На нее смотрело несколько сот внимательных глаз.