Кэтрин Хайд - Когда ты был старше

— Точно, — сказал я. — Всего не угадаешь.

Она стояла на том, что Джефф все еще мог быть жив. Несмотря на тот факт, что он сделал короткий звонок из офиса через несколько минут после того, как врезался первый самолет. Несмотря на тот факт, что с тех пор он так и не позвонил.

— Я лучше свяжусь со Стэном, — сказал я.

Надеялся, что моя поспешность отключить телефон будет оправдана нетерпением связаться со Стэном Харбо.

Но я не рвался звонить Стэну Харбо.

Встал на обочине дороги и набрал номер. Один гудок. И тут появилась машина. Так что я отменил вызов.

Женщине, которая остановилась возле меня, было, наверное, лет восемьдесят. А может, я даже ей льщу. Девяносто, так, пожалуй, было ближе к правде. Маленькая, сгорбленная, и я с тревогой подумал, как это она ухитряется видеть что-то за собственной приборной доской.

Только я дожидался попутки все утро, а кроме нее, никого больше не было, так что я сел.

— Спасибо, что остановились.

— Обычно я этого не делаю, — голос старушки заметно дрожал. Голова дергалась взад-вперед. Все, казалось, существовало само по себе. — Но никого вокруг нет, вот я и захотела помочь. Не могу всему этому поверить. А вы? Вы можете поверить, что это на самом деле случилось?

Она вырулила обратно на шоссе и разогналась до скорости примерно миль на двадцать меньше разрешенной.

Может, этот вопрос был проходным, но мне так не показалось. Я воспринял его всерьез. Время было такое, что все воспринималось всерьез.

— Для меня это будто сон, — сказал я. — До сих пор такое чувство, будто все просто приснилось.

— Вот уж думать не думала, что увижу что-то подобное. Ничего такого прежде не случалось.

— Ну, это не совсем верно.

Едва эти слова вылетели у меня изо рта, я понял, что вновь принялся за неприятные рассуждения. Как раз за то, чем дал себе слово больше не заниматься.

— Как это? Когда это такое происходило?

— Неважно. Извините. Забудьте, что я сказал.

— Нет, в самом деле. Давайте, выскажетесь. Мне хочется понять, на что вы намекали.

— Ладно. Терроризм не что-то новое. Ни война, ни насилие не новы. Взгляните на Ближний Восток. На то, что в Руанде произошло в девяносто четвертом. Взгляните на…

— А-а, — произнесла она. — Я-то имела в виду — у нас.

А то, как же иначе. Конечно же, она имела в виду у нас. Отношение всегда другое, когда это — у нас, здесь. Надо отдать мне должное: вслух я ничего не произнес.

Я помнил, как мама однажды рассказывала мне про Уинстона Черчилля. Или, во всяком случае, то, что она помнила. В одном споре с ним кто-то указал на почти миллион утраченных жизней во Второй мировой войне. И Черчилль поправил того человека, сказав, что на алтарь смерти было принесено около шестидесяти миллионов. Что ответил оппонент? «А-а, это если считать иностранцев».

Я никак не мог взять в толк, почему подобное отношение делает всех остальных более патриотичными, а меня — менее.

— Полагаю, мне следовало бы и других брать в расчет, — сказала она.

— Мне следовало бы держать рот на замке. Извините.

— Нет. Не извиняйтесь. Вы правы. Нужно помнить и о других. Придется остановиться тут, заправиться немного.

— Отлично, — обрадовался я. — Я ненадолго, воспользуюсь остановкой.

По пути в мужской туалет я набрал номер Стэна и нажал на «вызов».

Он ответил с первого же гудка.

— Стэн?

— Рассел. Боже мой. До чего ж я рад, что ты позвонил. Керри предупредила меня, что ты, может, позвонишь. Я надеялся, что ты позвонишь. Ты раньше пробовал звонить?

— Ну да. Извини. Что-то помешало.

Я не знал, что говорить дальше. И очень хотел писать. За что и принялся, прижав телефон плечом к уху.

— Думаю, одни только мы, Рассел. Думаю, все остальные погибли.

— Ну, мы не знаем. Не спеши утверждать. Я еще совсем-совсем недавно не знал, что ты жив.

— Но кто-то же знал, — ответил он. — Я обзванивал всех как сумасшедший, а остальные… никто не знает о них ничего. Совсем.

Долгое молчание, во время которого я подошел к раковине вымыть руки.

Взглянул на себя в зеркало: волосы всклочены, на лице щетина. С прошлого утра не брился. Глаза припухли и покраснели, будто я целый день только тем и занимался, что плакал навзрыд.

Только я ведь не плакал. Или… на какой-то момент я даже усомнился. Может, я плакал и не помню этого. Только это же безумие. Я бы помнил. Верно?

— Керри сказала мне про твою маму, — говорил Стэн в левое ухо. — Мне вправду жаль, что с твоей мамой так случилось.

— Спасибо, — бросил я, думая, до чего же хочется умыться, да не поймешь, как это сделать, не повредив телефон.

Именно тогда я и сообразил, насколько далеко нахожусь от смысла нашего разговора.

И еще одно меня поразило, пока я стоял, разглядывая собственные глаза в мутном туалетном зеркале: в сущности, Стэна Харбо я не знал. То есть я встречался с ним. Работал рядом. Но ничего, что выходило бы за рамки тридцатисекундного обмена фразами в лифте. Он был на добрые двадцать лет старше, главным партнером, а не младшим рекламщиком, как я. Не так-то много общего. Зато теперь мы связаны. Навеки. Как товарищи по войне. Мне стукнет восемьдесят, а я все равно буду получать рождественские открытки от Стэна. Тут узы, которые ничто вовек не разорвет.

Как-то странно было ощущать себя несокрушимо связанным с относительно незнакомым человеком.

— Хочешь знать проклятую правду? — спросил Стэн.

— Обязательно, — отозвался я.

Только я не хотел.

— Я забыл про чертово совещание. Забыл, что Стерджис просил нас прийти к восьми тридцати. Я и не думал, что опаздываю, считал, что иду рано. Даже после того, как выскочил из башни и все такое. И только позже, уже днем, меня как обухом по голове: я должен был быть на работе в восемь тридцать. Если бы Стерджис не назначил это раннее совещание, они все были бы сейчас живы.

— Но он все-таки назначил, — что еще можно было ответить? Что еще я мог сказать?

— Запиши номер моего сотового.

— Он у меня уже в телефоне.

— А-а. Отлично.

— Ты где?

— Точно не скажу. В Пенсильвании, по-моему.

— Как передвигаешься?

— С помощью большого пальца. Ничего больше у меня нет.

И в этот безобиднейший момент разговора Стэн Харбо не выдержал и разрыдался.

— Почему не мы, Рассел? Почему их, а не нас?

— Не имею ни малейшего представления, — сказал я, желая, чтобы связь прервалась.

— Ты не думаешь, что осталось нечто важное, что мы должны сделать в этом мире? Ты веришь во что-то такое?

— Возможно. Не уверен. Надо будет подумать. Слушай, я должен идти. Извини. Моя попутка заправляется, и я должен вернуться до того, как она уедет. Меня старушка подобрала. Она может и забыть обо мне. Может забыть, что у нее все мои вещи.

— Ну да, хорошо, — произнес он, но таким голосом, будто сокрушен, теряя меня. — Позвони мне попозже, ладно?