Сергей Баруздин - То, что было вчера

Мы подходили уже к дому, когда Машка заявила:

— А хочешь еще одно? Только что придумала:

Странно, вновь — лето. Почему Машка забредила летом? Или птицами? Синицы, петухи и вот воробьи в ее стихах.

На следующий день на улице Горького купил я интересную книжку. Называлась она — «В мире птиц». Далее говорилось: «Карманный атлас птиц. Ярослав Шнирганзль-Дуриш. Иллюстрации Яна Соловьева. Издательство АРТИЯ. Прага. 1963».

Конечно, привлекло меня то, что книжка эта выпущена чехами для нас, русских, на русском языке. Это всегда трогает. Привлекло и то, что издана книжка хорошо. Интересна книга даже на первый взгляд — отличными цветными иллюстрациями, «картинками», как написали в предисловии сами чехи, подробными описаниями ста восьми пород и разновидностей птиц да еще предваряющими книжку любопытными статьями: «Как и где наблюдать за птицами» и «О птичьем пении».

И еще. Раскрыв книжку, почему-то попал я на рисунок скромной пепельно-серой птицы. Голова черно-белая. Знакомая! Старая моя знакомая по Переделкину! Так вот она. И зовется, оказывается, не как-нибудь, а — московка.

«Чтобы увидеть эту синичку, — говорил атлас, — которая гораздо меньше воробья, нужно отправиться в хвойный лес. Определить ее можно по белому пятну на затылке, а снизу она серо-белая. Иногда она покажется и в смешанных лесах, а зимой перебирается даже в городские парки. Лесники любят эту птичку, она, словно старательный инспектор, наведывается в самые отдаленные уголки и проверяет, не притаился ли там незваный гость — гусеница или взрослое насекомое. Лес от насекомых старательно очищает. И не требует за это никакой награды…»

Книжку эту я купил по собственному выбору, конечно, не для себя, а именно для своей Машки, которая, как я понял, тянется к птицам, и, значит, ее стоит приобщать к естественному миру. Когда-то в детском саду она увлекалась рыбами и птицами — в общем, всякой живностью. Но потом пошла в школу и все забыла. Бассейном увлекается — правильно! Выдумщица и фантазерка! По арифметике — пять, а остальное… Даже по русскому языку и литературе — четыре, четыре с минусом, три. И вот только сейчас в стихах своих наивных вспомнила про птиц…

И все же, признаюсь, я купил эту книжку немного и для себя. Всю жизнь люблю живое, но никогда не было времени, чтоб заняться этим живым — рыбами, птицами, не говоря уже о собаке…

А ведь Машка должна любить не только арифметику и плавание. Раз уж стихи пишет…

Значит, живая душа!

Там же, на улице Горького, при выходе из книжного магазина услышал я транзистор:

Сначала меня поразил транзистор. Не ультрамодерная музыка, а старая русская песня лилась из него. И какая! Сколько она мне напомнила!..

Потом уже подумал о владельце транзистора. Парень как парень. Лет четырнадцать-пятнадцать. Идет себе по улице Горького — мимо Юрия Долгорукого, «Гастронома», булочной, кафе-мороженого, парфюмерии — и слушает:

Я, конечно, пошел за этой песней и за парнем с транзистором — пошел в обратную, не нужную мне сторону. Пошел, забыв все на свете — и Машку, и купленную для нее, а точнее, для ее воспитания книжку «В мире птиц».

Шел и слушал.

Но вдруг парень свернул в магазин «Диета» и выключил свой приемник.

Я ждал его. Ждал, кажется, долго, а он все не выходил обратно…

А когда вышел, направился деловитой походкой опять в сторону Моссовета, но так и не включил свой приемник…

И я растерялся, почему-то пожалел его, о котором только что так хорошо думал, и опять вспомнил, как все это было в сорок первом под Москвой, почти рядом с моим нынешним домом и там, где я скрываюсь сейчас в подмосковном лесу, там, где мне теперь так хорошо.

Тут я должен оговориться. Попал я на улицу Горького не совсем случайно. А может, наоборот, случайно, поскольку живу далеко от этой улицы — на бывшей московской окраине, а сейчас часто и еще дальше — в подмосковных лесах, скрываюсь от хлопот и суеты городской. Там лучше дышится и, кажется, что-то пишется…

Я был в Моссовете, что находится на улице Горького, и был по несколько необычному поводу. Потому и забрел на обратном пути в книжный магазин. Потому и услышал потом на улице эту, особенно дорогую мне песню, и открыл для себя человека, который, видно, любит настоящее…

А когда огорчивший меня парень исчез, я не выдержал, зашел в первый попавшийся на пути магазин — булочную-кондитерскую — и тайком, дабы никто не заметил, пощупал только что полученную медаль и перечитал строчки удостоверения к ней:

«№ 000722.

За участие в героической обороне Москвы тов. … Указом Президиума Верховного Совета СССР от 1 мая 1944 года награждается медалью «За оборону Москвы».

От имени Президиума Верховного Совета СССР медаль «За оборону Москвы» вручена 31 января 1967 года».

И право, ничего особенного. Кроме того, что больше двадцати пяти лет прошло с тех пор — с сорок первого…

Машка наша — существо обыкновенное и совершенно необыкновенное.

Так говорят все родители о своих детях, и это верно, но потом, когда родители умирают, из детей вырастают очень разные люди. Разные, как птицы. Как времена года, разные.

Мы понимаем это и заранее стараемся воспитать в Машке настоящего человека.

Но воспитанию она трудно поддается.

Вот и сейчас:

— Маш, я тебе книгу принес. Смотри — «В мире птиц».

— А медаль получил?

— Ты хоть бы «спасибо» сказала!

— Спасибо! А медаль?

Я показал ей красную коробочку.

Она осторожно достала из коробочки медаль, покрутила ее и так и сяк, сказала:

— Я такую видела! У мамы! Тебе хорошо!

— Скажи хоть «поздравляю»!

— Ну, конечно, поздравляю! — произнесла Машка. И чмокнула меня в нос: — Поздравляю, папочка! А это очень-очень давно было?

— Что?

— Под Москвой.

— Как тебе сказать? — говорю я. — Для тебя, пожалуй, давно! А для нас с мамой…

Потом приходит Витя и тоже поздравляет. За ним — все наши.

А я почему-то мучительно вспоминаю парня с транзистором на улице Горького, сегодняшнего, нынешнего, и рядом с ним тех, других парней под Старой Рузой в сорок первом, с которыми нас свела беда. Они — Валька Колоконцев и Марат Елькин — были чуть старше этого. Не было тогда транзисторов, а был немец под Москвой, и они, восемнадцатилетние, пели дуэтом эту песню в лесу на берегу Москвы-реки, перед боем, накануне гибели своей. Эту — «Ничто в полюшке не колышется…». Но как же кончается эта песня? Как она кончалась тогда? А ведь Валька и Марат допели ее до конца.