Сергей Баруздин - То, что было вчера

И она плакала от счастья и от обиды, и думала, зачем наврала все про Петю и про детей, которых никогда не было.

Может быть, город этот и большой, и небольшой. Небольшой по большим масштабам. Большой по местным. Двадцать пять, а то и с гаком, километров в длину. Вдоль моря. Когда-то здесь было много городков и поселков, а сейчас — город, один город, и похож он на город, и порядка в нем больше. Даже автобусы ходят почти так же часто, как метро в Москве, Тбилиси, Ленинграде, Баку, Киеве…

Автобусная остановка. Зима. Уже прочная, даже по этим местам. Листвы на деревьях нет. Только сосны и кустарники с зеленью. Кустарники сохранили листочки свои то ли впрок — на зиму, то ли так. Мелкая листва у кустарников, не чета крупной на деревьях, но деревья хотя и боролись с зимой, потеряли свои огромные листья, а кустарники эти — малые, приземистые, неприметные — сохранили свою листву, зеленую, не бурую, не желтую, а настоящую зеленую, и держат ее под снегом.

А снега сейчас много. Много по этим местам. И работают рядом с автобусной остановкой снегоуборочные машины, подходят и уходят самосвалы, а на остановке…

На остановке стоят люди. Они потеснились, когда машина собирала жадными лапами снег и бросала его по транспортеру в кузов самосвала, но стоило самосвалу отъехать, они вернулись на кромку тротуара.

Сейчас, в полдень, здесь, на этой остановке, их, людей, двое: женщина и женщина. Больше никого.

Женщина и женщина ждут автобус. Спорят о чем-то, но смотрят влево, откуда придет автобус.

Может быть, они спорят о жизни, о любви, о счастье, или о служебных делах своих, или о домашних.

Но у одной женщины больше спокойствия. У другой — меньше. Значит, одна из женщин старше, другая — моложе. Автобус придет через две-три минуты. Куда спешить? И надо ли мерить время минутами?

Ушел автобус.

Два морячка с сухопутного берега стоят на остановке:

— У нас на Черноморском…

— У нас на Балтийском…

Может быть, они станут героями, раз хвалятся, раз превозносят дела Черноморского и Балтийского.

К ним подходит старый человек. Очень старый.

Молодые морячки подсаживают его в автобус:

— Спасибо, братцы, — говорит старичок.

— Вы? Вы тоже? — теряются морячки.

— На Тихоокеанском… А как же! Спасибо!

Может быть, он — знаменитый человек, раз был на Тихоокеанском? И потому морячков нынешних приметил? И они поговорят о чем-то в автобусе…

Ушел автобус.

Полдень. Рабочий день.

На остановке один человек. Веселый, добрый, желающий поговорить, но никого рядом нет. Он один. А автобус подойдет вот-вот. И как же не поговорить?

Может быть, он выпил сегодня, перебрал, хотя и не думал об этом, но поговорить хочется. Просто необходимо ему поговорить — и про дела свои, и про все…

И вот автобуса нет, а второй человек подошел.

Броситься бы к нему!

— Вы?

— Привет, Иван Михалыч!

— А вы что тут?..

— Как что! Смотрю, езжу… Вот в один конец и теперь — в другой. Автобусы мы чаще пустили. Автобусы новые. Светильники новые установили по всем улицам. А вообще, что я тебе говорю?! Ты ж сам был на сессии горсовета…

Подошел автобус:

— Давай, давай, помогу. Заодно посмотрим с тобой, как пассажиров обслуживают…

Может быть, это был председатель горисполкома или секретарь горкома. Даже — первый. А Иван Михайлович, пусть он сегодня и сорвался, тоже не последний человек.

А теперь на остановке пусто. Обед. Автобусы приходят и уходят, но если и выйдет из них кто, то никто в них не садится…

Кошка выбралась из снега и села у столба с большой буквой «А».

«А» — автобус, остановка автобуса. А кошка? Красивая, необычная кошка. Ангорская. Шерсть светло-серая, мохнатая, глаз и ушей почти не видно. И на вес — с малого барашка.

Стряхнула кошка снег с хвоста, и поджала этот пушистый хвост, и еще больше спрятала невидимые уши, и уселась беспокойно, подняв передние лапы и голову, и стала смотреть влево — на дорогу, откуда приходит автобус.

Через минуту пес — овчарка — не овчарка, но что-то от нее, — взлохмаченный и нервный, все обнюхал вокруг и рядом с кошкой, но кошка и не пошевелилась. И он сел рядом с ней, и стал беспокойно дышать, выбросив длинный красный язык, и смотреть, когда придет автобус.

Было снежно и даже холодно. На остановке никого не было. А они сидели рядом — гордая кошка и нервный пес, дружно, почти спокойно сидели на снежном асфальте. Видно, были они давно знакомы и ждали одного автобуса.

Может быть, хозяина своего ждали? Или — хозяйку? Или другого близкого человека…

Мы не знакомы с ним ни домами, ни делами. Но мы — старые знакомые и даже друзья — по улице, по тротуару. Здесь мы встречаемся часто, когда я приезжаю в эти края и брожу туда-сюда, порой — просто так, когда работается, а подчас — в смятении, когда не знаешь, что делать. Но стоит увидеть Яна-Ваныча, и на душе становится спокойнее, и потом все ладится.

Ян-Ваныч подметает улицу и тротуар — триста метров вперед и триста назад, если нужно. Все должно быть чисто и аккуратно на его участке, но это трудно, конечно, порой очень трудно. Зимой, например, когда идет снег, пройдясь вперед, он обязательно вернется назад и еще раз смахнет успевший насыпать снежок. Или даже летом, когда мимо проходят дети и бросают конфетные бумажки, где не положено, приходится возвращаться назад. А бывают и сильный ветер, и буря на море, и ломают они ветки деревьев, срывают листья и тогда — только следи. Раз выйдешь с метлой, и два, и три…

Я знаю Яна-Ваныча сто лет. Вернее, двадцать, как приезжаю сюда. И все он — тут. И все — при деле. Метет и метет своей березовой, приводит в порядок улицу.

Когда-то, теперь уже очень давно, когда мы познакомились и впервые разговорились, удивило меня имя его. Почему Ян-Ваныч? Ну, Ян — понятно, а тут еще и отчество Ваныч. Или уж Ян-Яныч, поскольку Ян — это Иван, или Иван-Иваныч.

— Ну, что вы! — сказал Ян-Ваныч. — Я почти русский, а кроме того — русские… Я, например, всегда…

И он сказал всякие хорошие слова о русских, и что-то еще, и я был благодарен ему.

Потому тогда, шутя правда, я ответил Яну-Ванычу!

— Знаете, русский — не генеральское звание, хотя и генералы, и солдаты бывают разные…

— Нет, не говорите! Русские — это…

Громкие слова — всегда громкие, но иногда и они, если искренни, превращаются в душевные. Ян-Ваныч говорил душевно.

И мы подружились.

И сколько раз ни приезжал я — летом, зимою, весною, — всегда встречал Яна-Ваныча на его посту — триста метров вперед и триста назад, если нужно.