Сергей Ионин - Если любишь…

Кашкин кричал не от испуга за себя, как можно подумать. Он кричал от страха за Эриха. Он уважал Эриха и не любил себя, такого нескладного, на которого «ни одна баба не позарится» из-за недоразвитых косолапых ног, коротких рук и синеватого оттенка дистрофического лица. Кашкину доармейская жизнь не удалась. У него не было отца, мать пила, ходила перед Ленькой, представляясь Евой, показывала ему все свои прелести. Мать была полусумасшедшая. Кашкин видел это, и ничто не могло заставить его бросить это подобие человека, все-таки мать… Ленька рано пошел работать, кончив кое-как 8 классов. Работал слесарем, после работы сразу бежал домой и все дни просиживал за книгами. Книги были его единственной радостью, не живя своей человеческой жизнью, постоянно страдая из-за матери, он забывался над книжками про рыцарей, мушкетеров, жил их жизнью и мечтал, мечтал… У Кашкина была мечта — влюбиться и быть любимым. Кто бы поверил, что этот малохольный мальчишка, дурненький с виду, но надо сказать, что и не такой противный, как он мнил про себя, не слишком умный, может любить, даже хотя бы помышлять об этом.

Все, кто стоял над телами друзей по службе и умирал с каждой секундой, никогда не задумывались об этих двух парнях, как вообще мало кто в армии заботится о портянках соседа или о чистоте его подштанников — это же считается неприличным даже обратить внимание свое, такое высокое, великое — Я, на исподнее, на чьи-то пожелтевшие кальсоны. Теперь обнаружилось вдруг, что ни в ком нет даже намека на способность понимать душу, казалось бы, друзей по службе, и если кого-нибудь из стоящих ребят спросили, что они думают о закрывших собой гранату и о себе, они скорее всего рассказали бы о себе, о том, как им было страшно или не страшно, но ни один не сказал бы ни слова, что думал о своих друзьях, о том, что они умрут, совсем, навсегда…

Из оцепенения всех вывел смех. Курочкин, противно вздрагивая, хохотал, он не изменил позы, сидел развалившись и хохотал, показывая пальцем на Эриха и Кашкина. Поначалу все изумились и, может, даже испугались, но потом, догадавшись, что опасности нет, расхохотались все в один голос, стали дергать за гимнастерку, поднимать ничего не понимающего Кашкина. Ленька никак не мог прийти в себя, Сашка Эрих сдвинул его и встал. Он отошел в сторону, прислонился к стене и уставился на Курочкина. Курочкин наслаждался произведенным эффектом, ему было очень, очень смешно, он тыкал пальцем в сторону Кашкина и заливался:

— Гра-гра-гра-на-на-та у-учебная…

Ленька медленно вставал, его лицо было отвратительно. Кашкин виновато, по-собачьи, глядя на всех, улыбался, заискивал. Руки его противно дрожали, ноги не держали тщедушное тело, и это было действительно уморительно — смотреть со стороны на существо, похожее на человека. Никто не знал этого, но Ленька сделался похожим на свою мать.

— Паскуда, ну и паскуда ты!! — Сашка стоял против Кашкина, Ленька улыбнулся и Эриху. — А ты что ржешь, тварь гуталинная! — и рядовой Эрих оскорбил лейтенанта Курочкина.

— Да я, да тебя, да в дисбат… — Курочкин ожидал всего, но этого!!!

Я не буду рассказывать, что было дальше, в подробностях, скажу только о последствиях этой истории с гранатой. До ушей начальства ничего не дошло, Курочкин понимал, что ему не поздоровится, но Сашку все-таки наказали, лейтенант нашел способ. А когда он вышел с «губы», первым, что узнал, было известие о попытке Леньки Кашкина, «заклеванного» своими сокурсниками, повеситься.

Этого дня Серега Панов дожидался давно. В этот день они, друзья по службе, договорились встретиться в центре города возле памятника героям гражданской войны.

С утра, встав раньше всех в доме, Серега почистил свою зеленую фуражку и поставил ее на буфет — самое видное место, пусть домашние знают: у их сына и брата праздник самый что ни на есть родной и знаменательный — День пограничника.

Вот уже скоро год, как вернулся Серега домой. Обстоятельно, не один раз пересказал о своей службе на границе и отцу с матерью, и родным, и тем друзьям, кто по различным обстоятельствам на службу призван не был.

А вообще-то весь первый месяц, после возвращения, мучился Серега, сочиняя детективные байки из жизни на границе, рассказывать-то было почти не о чем. Служил он в Прикарпатье. Нарушителей с бесшумным оружием и ядом, зашитым в воротники курток, у них не было. Разве что в плохую погоду заблудится кто-либо из жителей приграничных деревень. Задержат пограничники незадачливого «путешественника» по всем правилам, как учили, перепугают человека, а затем пошлют с заставы запрос сопредельной стороне — и все выяснится. Передадут нарушителя чехословацким пограничникам, пошутят с ними да извинятся еще перед «шпиёном», что напугали своим грозным «Стой, кто идет?! Стой! Стрелять буду!»

А вообще, конечно, хотелось по-настоящему… С детства Серега в себе детективную жилку почувствовал: все хотел кого-нибудь поймать или выследить. В школе одноклассники этого не любили, придирались, по-разному обзывали — натерпелся Серега. Вот и напросился, когда призывали в армию, в пограничные войска, надеялся — там таланты реализуются. Да попал неудачно.

Но встретиться с друзьями по службе ему в этот день не пришлось. Когда он, надев новый костюм, взял с буфета фуражку, на подкладке которой было обозначено фиолетовой пастой: «С. Панов. Карпаты» и кем-то из шутников заставы добавлено: «Сереге-дуре жить в пограничной шкуре», прибежал сосед по улице и коллега по работе Витька Юдин.

Витька потоптался у порога, виновато улыбаясь, и с постной физиономией присел на краешек стула.

— В центр собираешься? — с сожалением спросил он.

— Угу, — без особого энтузиазма ответил Панов, знал, что без дела Витька не явится. Хоть они и жили на одной улице, особой дружбы меж ними не было. — Собираюсь.

— Да, праздник… — будто большое открытие сообщил Юдин и обыденно добавил: — А я к тебе с вызовом на завод.

— С каким вызовом? — не понял Серега.

— Там на вашей печи, понимаешь ты… плавила… этот, Маркин, в отпуск уезжает, начсмены просил тебя выйти, подменить.

— Так у меня отгул! — возмутился Серега, понимая, что этим своим возмущением ничего не изменит. — День пограничника сегодня, они что там, офонарели, что ли?! У человека праздник!

Витька поерзал на стуле, устраиваясь поудобнее, будто в цирке представление собрался смотреть.

— Ничего не знаю, я сам вон с ночной смены до дому не дойду никак.

— Радуешься? — Серега раздраженно пнул по ножке стула, на котором устроился Юдин. — Чему радуешься-то?

— Да не радуюсь я… — забеспокоился Витька. — Чего ты бесишься? Ваш Маркин во всем виноват, а ты на меня взъелся! Он думал на самолете в Москву-то, а билет не достал, взял на поезд, ну вот раньше и выезжает. А сменный тебя просил вызвать. Маркину-то еще собраться надо. Турист тоже. Второй раз за границу едет. Он в Югославии был с отдыхом, а теперь аж в Англию намылился.