Сергей Ионин - Если любишь…

Память не подвела и на этот раз. В столовой, пообедав, он на выходе встретил начальника цеха, разъяснявшего что-то технологу, и тут же вспомнилась похожая ситуация, только в учебном кабинете, когда начальник, собрав их бригаду, рассказывал, что скоро их переведут на другую печь, эту задуют на реконструкцию, и работа будет у них совсем иной не только тем, что новая печь оборудована по последнему слову техники, но и тем, что варить они будут особый сплав, выполнять заказ чрезвычайной важности, что-то для космоса. И еще много чего говорил начальник цеха, разъяснял, в чем сложность формулы плавки, и здесь он быстро, кроша мел, записал эту самую формулу на черной доске. Точно! Серега вдруг вспомнил формулу плавки целиком, хотя тогда, в кабинете, подумал еще, что нечего заранее голову засорять. У Маркина эта формула была разбита на части, и начало ее наколото на боку, под сердцем — третья и вторая части. Тут же вспомнился разговор с ним: «Сони» обещал привезти, а ведь обменивают на валюту всего ничего. Какие уж тут подарки, тем более японский приемник. Да неужели ж… Серегу аж зазнобило: здесь, в плавильном цехе, в центре России, на Урале — шпион! Ну, не может быть! Да и какой из Сектанта шпион?! Чушь! Бред. Но зачем ему было накалывать на груди формулу плавки, секретную в общем-то формулу? Почему таможней интересовался? А ведь уедет, и тогда не спросишь. А там, в Англии, ему эту надпись сведут и — концы в воду.

Серега побежал к сменному мастеру, узнал, что Маркин уезжает вечерним в двадцать ноль-ноль. Работа валилась из рук. Догадки складывались в точные выводы. Но что-то смущало, и снова объяснение неясной тревоге пришло интуитивно.

— Саня, а ты бы как в Москву поехал, — спросил Панов у студента-практиканта Лапина, работавшего у них почти месяц ради повышения профессионального уровня.

— Я? — удивился Лапин. — Когда?

— Ну вот, допустим, сейчас тебе надо в Москву, просто срочно надо. Я отвлеченно говорю.

— В прошлом году ездил на восьмичасовом, а так, если уж очень приспичило, то можно на электричке до Златоуста, а там много проходящих останавливается. Кстати, — он глянул мельком на часы, — очередная электричка через полчаса уходит, я расписание хорошо знаю, учусь в Златоусте.

— Точно! Слушай, Саня, будь другом, а… — Серега схватил Лапина за отворот куртки. — Сменному скажи, что я на пару часов, скоро вернусь, я быстро!

— Да объясни толком, что с тобой?! — разволновался студент.

— Потом, потом объясню! — Панов, на бегу срывая куртку, бросился в раздевалку.

Маркина Серега узнал сразу, тот сидел в четвертом вагоне спиной к нему. Узнал по шляпе: большой широкополой «стетсоновской» шляпе. «Ковбой», — подумал зло. Он подошел сзади и на виду у пассажиров, зацепив одной рукой за горло, другой нажав на затылок, сделал удушающий прием. Сжал, потом отпустил:

— Коротко и ясно: кому везешь формулу?

— Э-э… — хрипел Маркин.

Пассажиры, соседи Сектанта по купе, вскочили, какой-то мужчина сзади попытался оттащить Серегу, но Панов держал цепко, чувствуя, как течет кровь по рукам, расцарапанным Маркиным.

— Говори при свидетелях: кому? Все равно крышка тебе.

Мужчина сзади совсем очумел, схватил за волосы. Серега несильно, чтобы почувствовал, толкнул наседавшего ногой под коленку.

— Говори, Сектант, кому? Я не органы, следствие вести не буду, сожму посильнее — и амба!

— Не-а…

— Говори! Да тише вы! — крикнул он пассажирам. — Слушайте лучше, что он скажет!

— О-отпусти, — задыхаясь ныл Маркин. И Серега слегка расслабил захват.

— Кому?

— Ч-что?

— Кому формулу везешь?

— Какую формулу?

— А на груди татуировка! Формула плавки!

— Д-дурак ты, это у меня с армии, от скуки баловались. Там номер противогаза, автомата и военного билета.

— А я-то… — растерялся Серега и понял, почему эти буквы и цифры показались ему удивительно знакомыми, ведь и у него самого была под мышкой наколка: номер автомата.

— Бдительный! Ох, бдительный! — раскричался деятельный мужчина. — Чуть человека не задавил!

Панов отпустил Маркина и плюхнулся рядом с ним на сиденье. Вот тебе и День пограничника…

— Послушай, Лобанов, ты этого не сделаешь или мы с тобой крепко поссоримся, и я буду вынужден…

Что он «будет вынужден», полковник не сказал и, покрутив авторучку, бросил ее на стол. Он встал и прошелся. На ковре от его ног оставались вмятины, ковер был новый, и ворс еще не стерся.

Лобанов подумал, что после него тоже останутся вмятины.

— Но она моя жена, — пробурчал он, — они говорят, что крови нет.

— Мы найдем кровь, а ты летай — это твое дело, ты летчик, а не донор, — полковник пожевал губами, посмотрел в окно, — и вообще мне надоело с тобой разговаривать. Иди.

Лобанов вышел.

За окном у клумбы сидел Топорков и ухаживал за цветами. Полковник раскрыл створку и долго смотрел, как Топорков заботливо ковыряет палочкой ссохшуюся землю, потом спросил:

— Топорков, у вас какая группа крови?

Аркашка оторвался от цветов:

— Первая, товарищ полковник.

— А у меня четвертая, Топорков, редкая, ну да дело не в этом… Как вы думаете, боязно сдавать кровь?

— Никак нет, не страшно. — Топорков задумался, поморгал лысыми веками. — Кровь надо дать, да?.. А кому, товарищ полковник?

— Жене Лобанова.

— Это Светлане, да?

— Да.

Аркашка задумался. Он давно знал Светлану, она работала в штабе секретаршей, и Топорков уважал ее за хороший характер и доброе сердце.

— А сколько?

— Не знаю точно, но грамм семьсот пятьдесят, а может, и литр.

Полковник Колесов никогда не сталкивался с донорами и потому назвал количество наобум, но Аркашка сдавал кровь, когда учился в школе младших авиационных специалистов, и потому подошел к делу серьезно:

— Много, товарищ полковник, на одного.

— Сколько же можно?

— Грамм двести пятьдесят дам, четвертинку как раз.

— Тогда придется найти еще кого-нибудь. Найдем?

— Можно, — важно сказал Аркашка. — У нас многие уже сдавали.

— Вот что, Топорков, берите мою машину, найдите еще людей и езжайте. Куда? Лобанов покажет.

Рядовой Топорков был парнем с понятием. Он сорвал пучок травы, вытер руки, сказал «Есть!» и пошел за капитаном Лобановым.

На станции переливания крови дали по шоколадке и напоили чаем с булочкой за семь копеек. Лобанов на радостях выпросил для всех по медали «Донор СССР» третьей степени. Топорков спрятал шоколадку в карман, имея в виду санитарку Люсю из лазарета, которая ухаживала за ним, когда он, Аркашка, болел воспалением легких, а медаль прицепил под гвардейским значком для солидности. Лицо его алело.

Потом ехали в город и дремали. По дороге остановились у гастронома, и капитан принес конфет, сигарет и бутылку вина. Вино выпили для восстановления кровяного запаса и опять задремали.