Себастьян Фолкс - И пели птицы… [litres]

Элизабет подсчитала кое-что на бумажке. Grand'mère родилась в 1878-м. Мама… сколько лет ее матери, она в точности не знала. Между шестьюдесятью пятью и семьюдесятью. Я родилась в 1940-м. Что-то в подсчетах не сходилось, хотя, возможно, она просто плохо считала. Ну, в конце концов, не так это и важно.

К предстоявшему вечеру Элизабет приоделась и старательно накрасилась. Прибрала в квартире, налила себе, в ожидании матери, выпить. Постояла перед огнем, расставляя по местам предметы на каминной полке: пару свечей, приглашение на какое-то давнее торжество, почтовую открытку, ременную пряжку, которую она отчистила и отполировала до жаркого блеска, – та засияла как новенькая. Gott mit uns .

Не успела Франсуаза войти, как Элизабет открыла маленькую бутылку шампанского.

– Что празднуем? – спросила Франсуаза, улыбаясь и поднимая бокал.

– Все сразу. Весну. Тебя. Меня.

Сообщить матери новость оказалось труднее, чем она ожидала.

Ресторан Элизабет выбрала по рекомендации одного из друзей Роберта. Это небольшое скудно освещенное заведение, расположенное на Бромптон-роуд, специализировалось на кухне Северной Франции. Возле столов стояли обитые багряным плюшем скамьи, по стенам висели буроватые, словно задымленные, картины, изображавшие рыбацкие порты Нормандии. Элизабет в первый момент испытала разочарование. Она ожидала, что здесь будет светлее и вообще оживленнее. Для сообщения своей грандиозной новости ей хотелось оказаться в более веселой атмосфере.

Они изучили меню – официант стоял рядом со столиком, постукивая карандашом по блокноту. Франсуаза выбрала артишоки и палтус по-дьеппски. Элизабет – грибы и говяжье филе. Она заказала дорогое вино, жерве-шамбертен, не зная, впрочем, белое оно или красное. В ожидании заказа обе пили джин с тоником. Элизабет изнемогала от желания закурить.

– Совсем бросила? – спросила Франсуаза, заметившая нервные движения ее рук.

– Совсем. Ни единой, – улыбнулась Элизабет.

– И из-за этого так поправилась?

– Правда?… Ну, наверное.

Официант принес первые заказанные ими блюда.

– Для вас, мадам? Артишоки? А для вас грибы? Кто из вас, леди, желает попробовать вино?

Когда официант удалился и они принялись за еду, Элизабет неловко сообщила:

– Я действительно поправилась, но не потому, что бросила курить. А потому, что жду ребенка. – Она внутренне сжалась, ожидая ответа матери.

Франсуаза взяла ее за руку:

– Умница. Какая радость!

Элизабет, прослезившись, сказала:

– А я думала, ты рассердишься. Ну, знаешь – из-за того, что я не замужем.

– Я просто рада за тебя, если хочешь знать.

– О да. Да. Именно это я и хотела узнать. – Элизабет улыбнулась. – По-моему ты не очень удивилась.

– Нет, не очень. Я заметила, что ты немного раздалась. И перестала курить. Ты сказала, что дала зарок в новогоднюю ночь, но ты их и раньше давала, только безрезультатно.

Элизабет рассмеялась.

– Хорошо. Ты не собираешься спросить, кто отец?

– А я должна? Это так важно?

– По-моему, нет. Он этому рад – ну, более или менее. Собирается помогать нам деньгами, хоть я его и не просила. Думаю, все будет в порядке. Он очень хороший человек.

– Ну и прекрасно. Больше я ни о чем спрашивать не стану.

Спокойствие, с которым Франсуаза приняла новость, удивило Элизабет – пусть даже мать обо всем догадалась и успела приготовиться к сегодняшнему разговору.

– И ты не против того, что твоего внука родит незамужняя женщина?

– Как я могу быть против? – ответила Франсуаза. – Мои мать с отцом тоже не были женаты.

– Grand'mère? – поразилась Элизабет.

– Нет. Grand'mère не настоящая моя мать. – Франсуаза смотрела на дочь с нежностью. – Я все собиралась рассказать тебе, но как-то случая не представлялось. Твой дед женился на Жанне, Grand'mère , в девятнадцатом, после войны. А мне тогда было уже семь лет. И пять, когда они познакомились!

– Я же видела – что-то не сходится! Прочитала его записные книжки и попробовала кое-что подсчитать. А потом решила, что не в ладах с математикой.

– В них упоминается женщина по имени Изабель?

– Да, пару раз. Я полагала, это его давняя подружка.

– Это моя мать. Младшая сестра Grand'mère .

Элизабет смотрела на Франсуазу широко раскрытыми глазами.

– Значит, Grand'mère не была моей настоящей бабушкой?

– Во плоти – нет. Во всех остальных отношениях – да. Она вырастила меня и любила как собственное дитя.

Перед войной твой дед недолгое время жил в доме одной семьи. У него случился роман с Изабель, они вместе сбежали. А потом она, поняв, что беременна, оставила его и со временем вернулась к мужу. Годы спустя, во время войны, твой дед встретил в Амьене Grand'mère . Она отвела его к Изабель, но та взяла с сестры обещание не говорить ему о ребенке.

– А ребенком была ты?

– Верно. Глупая какая-то увертка. Не знаю. Изабель хотела пощадить его чувства. Обо мне он узнал только перед самой женитьбой на Жанне. Меня прислали к ней из Германии, я жила там после смерти матери. Она умерла от гриппа.

– От гриппа? Это же невозможно.

Франсуаза покачала головой:

– Да нет. Была эпидемия. Сразу после окончания войны она убила в Европе миллионы людей. Изабель всегда говорила, – если с ней что-то случится, меня вырастит Жанна. Они условились об этом, когда Изабель уезжала в Германию с мужчиной, которого полюбила. С немцем по имени Макс.

– А он не захотел, чтоб ты жила с ним, так?

– Нет, не думаю. Он очень болел после войны. И умер, лишь ненадолго пережив Изабель. Ну и, в конце-то концов, я же не была его дочерью.

– И ты выросла как дочь Стивена и Жанны?

– Именно. Grand'mère была чудом. Она стала для меня второй матерью. Семья у нас была очень счастливая.

Официант принес вторые блюда.

– Тебя ведь это не расстроило? – помолчав с минуту, спросила Франсуаза. – Для тебя это важно? Надеюсь, что нет, потому что для меня не важно. Если люди любят друг друга, как любили мы все, подробности не имеют значения. Любовь важнее, чем плоть и кровь, чем то, кто кого родил.

Элизабет на мгновение задумалась, потом сказала:

– По-моему, ты совершенно права. Мне понадобится немного времени, чтобы все переварить, но я совсем не расстроилась. Расскажи о своем отце. Был он счастлив?

Франсуаза приподняла брови, вздохнула.

– Ну там все было… сложно. После войны он два года молчал.

– Как, не говорил ни слова?

– Ни слова. Не знаю, наверное, ему все-таки пришлось сказать «Да», когда они женились. Какие-то слова он ради сохранения собственной жизни должен был произносить. Но в то время я ни разу не слышала, чтобы он говорил. Да и Grand'mère рассказывала мне о двухлетнем молчании. Она уверяла, что помнит, как он заговорил снова. Дело было утром, мы завтракали. А он вдруг встал из-за стола, улыбнулся и сказал: «Сегодня вечером мы идем в Лондоне в театр. Выезжаем после полудня, поездом». Она ушам своим не поверила. Мне было тогда десять лет.