Себастьян Фолкс - И пели птицы… [litres]

– Что же мы будем рады, если вы присоединитесь к нам, – сказал Азер и наконец отправил телятину в рот.

– Вы очень добры, но, боюсь, я и так злоупотребил терпением вашей семьи.

– Вы просто должны поехать с нами, – заявила Лизетта. – Попробовать знаменитый «чай по-английски», которым славится Тьепваль.

– Вовсе не обязательно принимать решение сию же минуту, – сказала Изабель. – Не хотите еще телятины, месье?

Она гордилась Стивеном. Он превосходно говорил на ее родном языке, был изысканно вежлив, а теперь еще и о себе кое-что рассказал. Ей хотелось показать его людям, похвастаться им, погреться в лучах одобрения, которое он заслужит. И при мысли о том, насколько далека она от возможности сделать это, сердце ее сжималось. Ее избранником был Азер: именно им ей надлежало гордиться, с ним делить блеск его славы. Как долго удастся ей вести эту фальшивую игру, гадала Изабель. Возможно, их со Стивеном попытка отвернуться от истинного положения дел с самого начала обречена на провал? Впрочем, драма притворства не только пугала Изабель, но и опьяняла пониманием того, что они играют ее вдвоем.

Красную комнату они покинули около пяти, с того времени она со Стивеном не разговаривала. И потому не могла сказать, что происходит в его голове. Возможно, он уже сожалеет о случившемся; возможно, получив то, что хотел получить, он и думать о ней забыл.

Ей же, несмотря на исступление счастья и страха, следовало позаботиться о вещах практических. Одеться перед выходом из красной комнаты так, чтобы порванная блузка не бросалась в глаза. Снять с кровати покрывало и простыни и незаметно доставить их в моечную. Проверить, не осталось ли в комнате следов прелюбодеяния, и перепроверить это еще раз.

Изабель заперлась в своей ванной комнате – все знали, что она принимает ванну дважды в день и нередко именно в это время, – и разделась. Блузка порвана безнадежно, от нее надлежало незаметно избавиться. Бедра Изабель оказались липкими от семени, которое Стивен оставил в ней, но которое впоследствии вытекло. Оно запятнало шелковые панталончики цвета слоновой кости, которые мать купила для нее в Париже, на рю де Риволи, в приданое. Омываясь в ванне, Изабель обнаружила у себя между ног и другие оставленные Стивеном следы и не без затруднений оттерла эту подсохшую глазурь. Все-таки больше всего ее заботило кроватное покрывало. Постельным бельем ведала обстоятельная Маргерит, решавшая, когда и в какой комнате его следует менять, хотя занималась этим, как правило, мадам Бонне. Возможно, стоит довериться одной из них. Изабель решила завтра дать Маргерит выходной, постирать и выгладить простыни своими руками и перестлать постель в красной комнате прежде, чем кто-нибудь туда заглянет. Покрывало можно просто выбросить, сказав, что оно ей надоело. Мужа такое ее импульсивное поведение раздражало, однако он привык считать его обычным для супруги. Пятна и иные вещественные свидетельства того, что произошло сегодня после полудня, – даже обнаруженные ею капельки собственной крови – не вызывали у Изабель отвращения. Жанна научила ее ничего не стыдиться, и в этих оставленных ею и Стивеном следах она видела знаки близости, сладко теснившие ей сердце.

От парадной двери донесся звонок: пожаловали Берары, Маргерит пошла открыть им. Азер решил продолжить вечер в гостиной или в одной из небольших комнат первого этажа, куда он по временам приказывал Маргерит принести кофе, мороженое и пирожные. Однако Берар был ныне тяжеловесно тактичен.

– Не позволяйте нам портить чудную семейную сцену, Азер. Позвольте мне опустить мою тушу вон в то кресло. Если, конечно, малыш Грегуар будет столь любезен, что… Вот именно, теперь мадам Берар может сесть слева от меня.

– Но вам было бы гораздо уютнее, если б…

– Нет, так мы не будем чувствовать, что причинили вам неудобства. Тетя Элиза согласилась составить нам компанию лишь при условии, что мы заглянем к вам по-соседски, не как гости, требующие – хотя бы в каком-то отношении – особого приема.

Берар уселся в кресло, освобожденное Лизеттой, которой мачеха разрешила уложить в постель Грегуара. Она чмокнула отца в щеку и выскользнула из комнаты. Ей хоть и понравилось изображать этим утром взрослую даму, однако и положение ребенка сулило порой определенные выгоды.

Стивен позавидовал Лизетте. Он совершенно спокойно мог оставить две семьи наедине друг с дружкой, собственно говоря, они, пожалуй, именно это и предпочли бы. Но пока у него сохранялась возможность смотреть на Изабель, уходить он не хотел. Фальшь их положения особой тревоги ему не внушала, он был уверен: случившееся изменило все необратимо и их положению в обществе тоже рано или поздно придется измениться, чтобы отразить эту новую реальность.

– А скажите, мадам, довелось ли вам снова услышать вашего призрачного пианиста с его незабываемой мелодией?

Берар обратился к Изабель, облокотясь правой рукой о стол и подперев ладонью свою тяжелую голову с густой гривой седых волос и красным лицом. Вопрос его не был серьезным – скорее настройкой инструментов оркестра перед концертом.

– Нет. С тех пор как мы виделись с вами в последний раз, я мимо того дома не проходила.

– Ага, вам хочется сохранить ту мелодию как драгоценное воспоминание. Понимаю. Стало быть, вы избрали для послеполуденных прогулок какой-то иной путь.

– Нет. Сегодня после полудня я читала.

Берар улыбнулся:

– Готов поручиться, какой-то роман. Очаровательно. Сам я читаю лишь труды по истории. Но расскажите же нам, о чем он.

– О молодом человеке из скромной провинциальной семьи, который приезжает в Париж, чтобы стать знаменитым писателем, но попадает в компанию дурных людей.

Стивена поразила гладкость, с которой, нимало не смущаясь, лгала Изабель. Он вглядывался в нее, пытаясь уловить хоть какие-то признаки смущения. Однако в повадке ее не изменилось ничего. Когда-нибудь она сможет солгать и ему, а он ничего не заметит. Возможно, все женщины обладают этой способностью, и она помогает им выживать.

С чтения Изабель разговор перешел на обсуждение вопроса, могут ли провинциальные семьи быть – на собственный манер – столь же влиятельными, как те, что живут в Париже.

– Вам ведь знакомо семейство Лорандо? – спросил Азер.

– О да, – живо отозвалась мадам Берар, – мы несколько раз встречались с ними.

– Я, – весомо объявил Берар, – своими друзьями их не считаю. Я не приглашал их в наш дом, и сам у них никогда не буду.

За его неприятием семейства Лорандо крылось нечто загадочное, но благородное – во всяком случае, тон Берара намекал именно на это. Как и на то, что никакие расспросы не позволят его друзьям проникнуть в деликатную тайну.