Себастьян Фолкс - И пели птицы… [litres]

Подобно сотням тысяч британских солдат, рассеянных по здешним полям, я пытаюсь осмыслить свою смерть. И пишу, чтобы сказать: ты единственный человек, которого я когда-либо любил.

Скорее всего это письмо никогда до тебя не дойдет, но мне хочется рассказать кому-нибудь, что это такое – сидеть июньской пятницей в траве, чувствуя, как по коже ползают вши, чувствуя, что живот наполнен горячим тушеным мясом и чаем, – возможно, последней в моей жизни едой, – и слушая, как за спиной вопят, взывая к небесам, пушки.

Вот-вот будет совершено противное природе преступление. Я чувствую это каждой своей жилкой. Наши мужчины и юноши – бакалейщики и клерки, садовники и отцы – отцы маленьких детей. Страна не может позволить себе потерять их.

Я боюсь смерти. Я видел, что способны сделать снаряды. Я боюсь, что придется пролежать целый день раненым в снарядной воронке. Мне очень страшно, Изабель, что я умру в одиночестве и никто не прикоснется ко мне. Но я обязан подать пример.

Утром я первым вылезу из траншеи. Будь со мной, Изабель, будь душою со мной. Помоги мне повести их к тому, что нас ждет.

Джек Файрбрейс написал:

Милая Маргарет, спасибо за твое письмо. Не могу выразить словами, как я горюю. Он был нашим сыночком, светом нашей жизни.

Но, Маргарет, милая, мы должны быть сильными. Мне так тревожно за тебя, я понимаю, тебе тяжело. Хорошо хоть, здесь происходит много такого, что не позволяет мне задумываться.

Я верю, такова была воля Божья. Мы хотели, чтобы он оставался с нами, но Богу виднее. Помнишь, как он бежал вдоль канала за пушинкой одуванчика, какие смешные слова придумывал, когда был совсем маленьким, для вещей, названий которых не знал?

Я думаю об этом постоянно, и – Бог милостив – Он посылает мне воспоминания о маленьком, множество мелких подробностей всплывают в памяти. Я думаю о них ночами, и они утешают меня. А руки мои словно обнимают Джона.

Жизнь его была для нас благословением, даром от Бога. Лучшим, какой Он мог нам дать. Мы должны благодарить Его.

Завтра начинается наступление, думаю, мы одержим большую победу. Скоро война закончится, и я вернусь домой и смогу опять заботиться о тебе.

Бирн, который в отличие от других бойцов письма писал редко, нашел маленький листок бумаги и написал на нем письмо брату. Аккуратный почерк, синие чернила.

Милый Тед, пишу всего несколько строк на случай, если больше мы не увидимся.

Завтра начинается наступление, абсолютно все у нас рады этому, веселы, бодры и верят, что удача их не покинет.

Прошу тебя, передай приветы моим очень многим, очень дорогим друзьям.

И, пожалуйста, передай маме, Тому, Дэйзи и малышам, что я, их нежно люблю.

Надеюсь, это аи revoir [10] До свидания (фр). , а не прощай.

Закончив, он никак не мог заставить себя заклеить конверт. И, снова вынув письмо, приписал внизу: «Выше голову, Тед, и не тревожься за меня, я в полном порядке».

За восемь часов до назначенного времени наступления орудия смолкли, приберегая снаряды на утро.

Время было ночное, однако никто не спал. Типпер смотрел, словно не веря глазам, на Лесли и Стада. Он уже лишился суеверных надежд на то, что сможет как-то выбраться отсюда, тут не помогло бы никакое волшебство. Он упустил свой последний шанс. Теперь оставалось лишь дотерпеть до рассвета.

Стивен покосился на сидевшего рядом с ним Бирна. Однако когда тот повернулся к нему, в глаза ему посмотреть не решился. Похоже, Бирн понял, как обстоят дела.

Он подошел к Ханту тот молился, стоя на коленях на дощатом полу траншеи, тронул его за плечо, потом положил ему на голову ладонь. А следом подступил к Типперу, ткнул его кулаком в плечо и с силой пожал руку.

Капралы Смит и Петросян проверяли снаряжение, переходя от одного угрюмого солдата к другому.

Бреннан сидел отдельно от всех, курил.

– Я все о Дугласе думаю, – сказал он.

Стивен кивнул. Бреннан вдруг затянул ирландскую песню.

Стивен увидел, как Бирн протянул руку, обнял Типпера, прижал к груди:

– Ждать осталось недолго. Скоро пойдем.

Около четырех, в самый глухой час ночи, в траншее воцарилась смертельная тишина. Все молчали. В кои-то веки не было слышно даже птиц.

Наконец за краем земли забрезжил свет, озаривший висевшую над рекой туманную дымку. Пошел дождь.

Из хода сообщения появился Грей, напористый, мрачный:

– Атакуем в семь тридцать.

Взводные командиры, не поверив услышанному, уставились на него:

– При дневном свете? При дневном?

Когда время атаки сообщили бойцам, на их лицах отразился такой испуг, точно они встретились с привидением.

Принесли завтрак и чай в бидонах из-под бензина. Серьезная физиономия Ханта склонилась над беконом, который он подогревал на крошечной плитке.

Стивен почувствовал, как вся кислятина, скопившаяся в желудке за бессонную ночь, поднимается к языку.

Потом появился ром, и разговоры возобновились. Солдаты жадно глотали его. Некоторых, самых молодых, начало пошатывать, их одолел смех.

Заработали орудия немцев, выстрелы их, поначалу разрозненные, набирали силу, – к удивлению бойцов, которых заверили, что немецкая артиллерия уничтожена.

Британские пушки открыли ответный огонь. Отсюда, с самой линии фронта, бойцы могли видеть своими глазами, какие потери он наносит противнику, и зрелище это подбодрило их. Дышавшие ромом Стадд и Лесли закричали, размахивая поднятыми над головой руками. Они видели, как перед немецкими траншеями взлетают, словно струи фонтана, столбы земли.

Шум над их головами усиливался. Семь пятнадцать. Осталось совсем немного. Стивен стоял на коленях, кое-кто из бойцов, достав из карманов фотографии, целовал лица жен и детей. Хант рассказывал похабные анекдоты. Петросян сжимал в ладони серебряный крестик.

Артобстрел достиг максимальной мощности. Воздух над траншеями казался налитым плотным, неподвижным гулом. Такой могли создавать морские валы, вздымающиеся и не опадающие. Ничего подобного этому звуку на земле не существовало. Иисусе, повторял Стивен, Иисусе, Иисусе.

Взорвалась заложенная под кряжем мина – вздыбился, словно землю вывернуло наизнанку, огромный конус слежавшейся почвы. Пламя поднялось более чем на сотню футов. Слишком большой заряд, подумал Стивен. Сила взрыва испугала его. Ударная волна достигла траншеи. Бреннана сорвало со стрелковой ступени, и он полетел на пол, сломав ногу.

Теперь пора, подумал Стивен. Но не произнес ни слова. Бирн вопросительно взглянул на него. Стивен покачал головой. Еще десять минут.