Себастьян Фолкс - И пели птицы… [litres]

Она отбросила волосы назад, надела очки и открыла книгу, полученную от Боба Ирен. Продираться сквозь нее оказалось трудно. Судя по всему, книга предназначалась для читателей, уже достаточно осведомленных, хорошо знакомых с терминологией, знающих все о разных боевых частях. Элизабет она напомнила авиационные журналы, которые отец покупал ей в последней надежде превратить дочь в сына, которого ему так хотелось. Некоторые места книги, в которых приводились сухие статистические и географические данные, удерживали ее внимание. Но самыми красноречивыми были фотографии. Одна изображала круглолицего юношу, с усталой пристальностью смотревшего в объектив. Это была его жизнь, его действительность, думала Элизабет, такая же реальная для него, как деловые совещания и любовные связи для нее; как привычная обстановка пассажирского салона на пересекавшем Ла-Манш грузовом пароме, знакомая каждому из нынешних отпускников Британии. Страх и неминуемая смерть были такими же прозаичными и неотвратимыми частями повседневной жизни этого юноши, какими были в ее жизни спиртное в баре, предстоящая ночь в гостинице и вся прочая мишура мирного времени, из которой состоит ее будничное, ничем не примечательное существование.

Бабушка Элизабет была родом из Франции, однако сама она страну знала плохо. Когда в гавани полицейский с ничего не выражавшей физиономией просунул руку в окошко ее автомобиля и гортанной скороговоркой потребовал чего-то, она напрасно напрягала память, отыскивая нужные слова. Огромные грузовики стояли, подрагивая, на причале; других легковых машин, решившихся пересечь зимний Ла-Манш, чтобы попасть на темный холодный континент, судя по всему, не нашлось.

Покинув Кале, она поехала по ведущему на юг шоссе. Мысли ее обратились к Роберту. Элизабет попыталась представить себе вечер, который они вскоре проведут в Брюсселе. Роберт был силен по части подыскивания ресторанов, в которых ему не грозила встреча со знакомыми, – там он мог разговаривать с ней свободно, забывая о необходимости постоянно быть начеку. И не то чтобы он боялся чужого осуждения – большинство дипломатов и вынужденных долгое время проводить за границей бизнесменов «устраивались» подобным образом. Но положение Роберта отличалось двойным неудобством, поскольку и жена его, и любовница – обе жили в Англии. Элизабет усмехнулась. Типичная для Роберта непрактичность. Впрочем, его нежелание попадаться кому-либо на глаза в ее обществе объяснялось тем, что он чувствовал себя виноватым. В отличие от своих искушенных confrères [13] Собратья (фр). , развлекавших женщин на деньги с представительских счетов организаций, в которых они служили, знакомивших этих женщин с друзьями, а случалось, и с женами, Роберт предпочитал делать вид, что никакой Элизабет просто-напросто не существует. Эта его черта нравилась ей куда меньше – впрочем, кое-какие планы на этот счет у нее имелись.

В Аррасе она отыскала отель, стоявший, по словам Боба, невдалеке от военных кладбищ и бывших полей сражений. Отель находился на узкой боковой улочке, упиравшейся в тихую площадь. Элизабет открыла железную калитку ограды, прошла по гравийной дорожке к парадной двери. Шагнула внутрь. Направо располагался ресторан, тускло освещенный, с полудюжиной одиноко сидевших за столиками (пустых было намного больше) людей, ножи и вилки их звучно позвякивали о тарелки. У входа на кухню стоял, глядя на них, сутулый официант.

Консьержка, женщина с собранными в пучок волосами стального цвета, сидела в нише под лестницей. Она отложила ручку, вгляделась сквозь толстые стекла очков в Элизабет. Да, номер с ванной у них имеется, ее чемодан отнесут туда чуть позже. Ужинать в отеле будете? Элизабет отказалась. Чемодан она взяла с собой и шла с ним по длинному коридору с горевшими через одну потолочными лампами, свет которых, казалось, тускнел по мере удаления от лестницы. Вот наконец и дверь с нужным номером. Элизабет вошла в огромную комнату. Стены, в девятнадцатом веке крашенные, были оклеены безумной расцветки обоями. Комнате явно пытались придать сходство с сералем, чему особенно способствовала ткань подпираемого четырьмя столбиками балдахина над кроватью, – впрочем, сохранившиеся с давних времен овальные фаянсовые ручки дверей и мраморная столешница прикроватной тумбочки никак не отвечали восточному шику. Пахло в номере сырым картоном, а может быть, темным трубочным табаком начала столетия, аромат этот смешивался с другим, послаще, – довоенного лосьона после бритья или давней попытки скрыть полузабытую протечку канализации.

Элизабет вышла в ночной город. Пройдясь по главной улице, она увидела справа от себя площадь и железнодорожный вокзал, а впереди – верхушку кафедрального или какого-то другого собора. Стараясь не терять его шпиль из виду, она побродила по узким улицам, отыскивая приличное место, где можно поесть и где одинокая женщина не привлечет всеобщего внимания. И в конце концов оказалась на большой площади, немного похожей на брюссельскую Гран-Пляс. Элизабет попыталась представить себе эту площадь забитой британскими военными, их грузовиками, лошадьми – впрочем, она не была уверена в том, что в те времена уже существовали грузовики, как, собственно, и в том, что еще использовались лошади. Она зашла в закусочную, заполненную игравшими в настольный футбол молодыми людьми. В подвешенной над дверью колонке гремела поп-музыка. Иногда этот шум заглушался заводимым перед входом в закусочную двухтактным мотоциклом.

Элизабет нашла в предметном указателе книги Боба «Аррас» и увидела ссылки на штабы и тыловые службы, какие-то непонятные ей цифры, названия полков, батальонов, имена офицеров. Официант подал сельдь с картофельным салатом – и то, и другое показалось Элизабет извлеченным из консервной банки, – поставил рядом с бокалом кувшинчик с якобы деревенским красным вином.

Что, собственно, они делали в этом городе? Элизабет всегда полагала, что сражения происходят на открытой сельской местности.

Она отпила вина. Какая ей, в конце концов, разница? Аррас – это всего лишь остановка на пути к Роберту.

Прочитав несколько страниц книги, Элизабет отпила еще немного вина. И это пробудило в ней пусть слабую, но решимость: она должна понять, что это была за война, получить о ней ясное представление. На ней сражался ее дед. Раз уж у нее нет детей, надо по крайней мере выяснить, что происходило до ее рождения, узнать побольше о роде, который на ней прервется.

Снова появился официант, поставивший перед Элизабет тарелку со стейком и горой жареной картошки. Она съела, сколько смогла, намазывая мясо горчицей и глядя, как его сок подтекает под картошку, окрашивая ее с краешка в красный цвет. Когда Элизабет ела в одиночестве, ей нравилось отмечать мелкие детали такого рода, – находясь в компании, она просто жевала бы мясо, глотала его и разговаривала.