Тони Моррисон - Возлюбленная [litres]

Решено, подумал он. Это как раз то, что нужно, и никакая приблудная девица тут ничего не сможет поделать. И больше эта ленивая сучка не заставит его плясать под свою дудку, не заставит терзаться сомнениями, жаловаться на жизнь или признаваться в грехах. Убежденный в том, что сможет все изменить, он обнял Сэти за плечи и крепко прижал к себе. Она откинулась головой ему на грудь, и, поскольку этот миг показался им обоим очень важным, они замерли, стараясь продлить его, не дыша и даже не думая, что их может увидеть какой-нибудь прохожий. Зимний гаснущий день был неярок. Сэти закрыла глаза, а Поль Ди смотрел на черные деревья, росшие вдоль дороги, и поднявшиеся голые ветви, будто руки в попытке защититься. Неожиданно, тихонько подкравшись, пошел снег — подарок, явившийся им с небес. Сэти открыла глаза и сказала:

— О Господи, вот счастье-то!

И Полю Ди показалось, что это действительно счастье, нечто преподнесенное им специально, дабы отметить этот миг, чтобы потом они могли вспоминать, что чувствовали под падающими сверху крупными хлопьями снега, легкими монетками поблескивающими на камнях мостовой. Поля Ди всегда удивляло — как тихо они падают. Не как дождь. Будто совершается таинство.

— Бежим! — предложил он.

— Сам беги, — заявила Сэти. — Я целый день на ногах.

— А я-то? Посиживал да полеживал, что ли? — И он решительно потащил ее за собой.

— Стой! Погоди! — кричала она. — У меня ноги совсем не идут.

— Тогда давай их сюда, — сказал он, и прежде чем она успела что-либо возразить, уже посадил ее к себе на закорки и побежал по дороге мимо пустых бурых полей, быстро становившихся белыми.

Наконец он задохнулся, остановился, и она поспешно соскользнула с его спины, еле держась на ногах от смеха.

— Тебе и впрямь детишки нужны — ты с ними в снежки играть будешь, возиться. — Сэти поправила свой платок.

Поль Ди улыбнулся и подышал на руки, чтобы согреть их.

— Да, хотелось бы. Правда, тут нам без взаимного желания никак не обойтись.

— Еще бы! — откликнулась она. — И еще какого взаимного!

Было около четырех часов дня; дом номер 124 виднелся сквозь снег где-то в полумиле от них. И тут из белой пелены выплыла едва различимая, вся занесенная снегом фигура. И хотя Возлюбленная все эти четыре месяца выходила навстречу Сэти, оба вздрогнули — настолько были поглощены друг другом и не ожидали увидеть ее так близко.

На Поля Ди она даже не посмотрела; все ее внимание было поглощено Сэти. Она была без пальто, простоволосая, зато в руках несла большую шаль, в которую и попыталась закутать Сэти.

— Сумасшедшая девочка! — мягко побранила ее Сэти. — Разве можно — совсем неодетая, в такой снег! — И она шагнула в сторону от Поля Ди, взяла у Бел шаль и постаралась как можно лучше укутать ей голову и плечи, приговаривая: — Нужно же все-таки соображать! Холодно ведь, — и чуточку приобняла ее левой рукой. Снег стал мокрым. Поль Ди ощущал леденящий холод там, где к нему только что прижималась Сэти. Он тащился за ними в двух шагах и тщетно старался подавить закипающий внутри гнев. Увидев в освещенном окне силуэт Денвер, он не мог удержаться и спросил себя: «Ну а ты-то на чьей стороне?»

Сэти все решила сама. Ни о чем не подозревая, она разрубила этот узел одним ударом.

— Ну, теперь-то ты уж перестанешь спать в сарае, верно, Поль Ди? — Сэти улыбнулась ему, и, словно поперхнувшись холодным ветром, попавшим в трубу, камин дружески кашлянул в ответ на ее слова. Оконные рамы содрогнулись под порывом зимнего ветра.

Поль Ди поднял глаза над тарелкой с мясным рагу.

— Будешь спать наверху. Где полагается, — продолжала Сэти. — И никуда больше не уходи, слышишь?

Паутина злобы, потянувшаяся было к нему с той стороны стола, где сидела Бел, словно растаяла в тепле улыбки Сэти.

Лишь однажды прежде Поль Ди был так благодарен женщине. Когда выполз из лесу с мутными от голода и одиночества глазами и постучался в первый же дом в цветном квартале Уилмингтона. Той женщине, что ему открыла, он сказал, что будет ей очень благодарен и может, например, нарубить сколько угодно дров, если она даст ему поесть. Она неторопливо оглядела его с головы до ног.

— Нарубишь чуть позже, — сказала она, распахнула дверь и впустила его. Она накормила его свиной колбасой — хуже для изголодавшегося человека и придумать нельзя, — но ни он, ни его брюхо нисколько не возражали. А потом он увидел в спальне светлые ситцевые простыни и две подушки, и ему пришлось торопливо вытереть набежавшие на глаза слезы, чтобы она не заметила, как мужчина впервые в своей жизни плачет благодарными слезами. На чем только он не спал — на земле, на траве, в жидкой глине, в мусорной куче, на листьях, на сене, на усыпанном пустыми ракушками морском берегу… Но светлые ситцевые простыни ему даже в голову никогда не приходили. Он упал на них со стоном, и та женщина помогала ему притворяться, что он занимается любовью с ней, а вовсе не с ее постельным бельем. Он поклялся в ту ночь, набив брюхо свининой и утонув в роскошной постели, что никогда ее не оставит, что ей придется сперва убить его, если она вдруг захочет выгнать его из своей постели. И через восемнадцать месяцев, когда его купили банк Норт-Пойнта и Железнодорожная компания, он все-таки по-прежнему был благодарен ей за знакомство с настоящими чистыми простынями.

Сейчас он во второй раз испытал подобную благодарность. Он чувствовал себя так, словно его за руку увели от самого края пропасти на твердую землю. В постели Сэти — он это знал твердо — он способен был смириться с двумя сумасшедшими девицами, раз этого хочется Сэти. С наслаждением вытянувшись во весь рост, он смотрел на падающие за окном снежные хлопья, и ему было легко прогнать те сомнения, что охватили его чуть раньше в аллее за рестораном: да, он слишком многого от себя хотел. То, что он считал трусостью, другие, возможно, назвали бы здравым смыслом.

Прижавшись к нему всем телом и лежа у него на плече, Сэти вспоминала его лицо — там, на улице, когда он попросил ее родить ему ребенка. И хотя она тогда засмеялась и шутливо схватила его за руку, эта просьба ее испугала. Она быстро переключилась на мысль, как славно было бы заниматься с ним только любовью, если бы он хотел именно этого; однако ей страшно было даже подумать о том, чтобы опять родить. Нужно было снова заставлять себя быть доброй, ласковой и проворной; нужны были немалые силы, чтобы перенести беременность. И непременно нужно было оставаться живой. Господи, думала она, избавь меня от этого. Если только материнская любовь, возникнув в ней, не станет ее же убийцей. Для чего ему ребенок от нее? Чтобы прочнее привязать к себе? Чтобы оставить мету: когда-то он побывал и в этих местах? У него, верно, по всему свету дети раскиданы. Восемнадцать лет бродяжничал — уж нескольких-то точно после себя оставил. Нет. Дело не в этом. Просто ее дети ему чужие. Ее ребенок, поправила она себя. Ее дочь Денвер. И еще Бел, которую она тоже считает родной дочерью. Ему неприятно делить ее с девочками. Слушать их веселый смех — было чем-то ему недоступным. И их женского языка он тоже никогда понять не мог. Может быть, его обижает даже то, что они не все свое время тратят на него? И вообще — они какая-никакая, а семья, но глава этой семьи не он.