Тони Моррисон - Возлюбленная [litres]

— Да, я слыхал, — произнес он. — Но печальное, как говорит твоя мама. Не злое.

— Нет, сэр, — сказала Денвер, — не злое. Но и не печальное.

— Какое же тогда?

— Обиженное. Одинокое и обиженное.

— Правда? — Поль Ди повернулся к Сэти.

— Вот не знаю, одинокое ли, — проворчала та. — Может, и обиженное, и даже очень сердитое, да только не понимаю, чего это ему быть таким уж одиноким, если оно нас ни на минуту не оставляет.

— Наверно, что-то получить от вас хочет?

Сэти пожала плечами.

— Это ведь совсем крошка.

— Моя сестра, — сказала Денвер. — Она здесь умерла, в этом доме.

Поль Ди поскреб заросший щетиной подбородок.

— Похоже на ту историю с невестой без головы, что потом вернулась и все бродила в лесочке за Милым Домом. Помнишь, Сэти?

— Разве можно забыть? Ужасно…

— Интересно, почему все вы, кто сбежал из Милого Дома, никак не перестанете говорить о нем? Может, там было так мило, что лучше бы вам было остаться?

— Ты с кем это так разговариваешь, девчонка?

Поль Ди рассмеялся.

— Все верно, верно! Она права, Сэти. Не был он для нас ни милым, ни тем более домом. — Он покачал головой.

— Зато там мы были все вместе! — сказала Сэти. — Вместе. И от этого никуда не уйти, хотим мы того или нет. — Она зябко передернула плечами и погладила их, словно возвращая им покой. — Денвер, — обратилась она к дочери, — разожги-ка плиту. Нельзя же так: старый друг пришел к нам в гости, а мы его даже и не угостили ничем.

— Не стоит беспокоиться на мой счет, — сказал Поль Ди.

— Никакого беспокойства — обычная еда, вот только булочки испеку. А остальное я захватила из ресторана. Уж если топчешься у плиты от зари до зари, то обед-то, по крайней мере, домой принести можно? Ты против щуки ничего не имеешь?

— Если она ничего не имеет против меня, — улыбнулся Поль Ди.

Ну вот, опять начинается, подумала Денвер. Повернувшись к ним спиной, она затолкала в печку растопку. Напихала слишком много и чуть не потушила занявшийся было огонь.

— А почему бы вам заодно и не переночевать у нас, мистер Гарнер? Тогда вы с мамой могли бы всю ночь напролет говорить о Милом Доме.

Сэти сделала два быстрых шага к плите, но не успела она схватить Денвер за воротник, как девушка вдруг опустила голову и расплакалась.

— Да что с тобой такое? Никогда не видела, чтобы ты так себя вела!

— Да ладно, — сказал Поль Ди. — Я ведь ей совсем чужой.

— Тем более. Разве можно так вести себя с чужим человеком. В чем дело, детка? Случилось что?

Но Денвер уже рыдала так, что не могла вымолвить ни слова. Она не пролила за девять лет ни слезинки, но теперь слезы лились рекой и промочили насквозь платье на ее весьма пышной и вполне уже женской груди.

— Я больше не могу! Не могу!

— Что — не можешь? Чего это ты не можешь?

— Не могу жить здесь. Я не знаю, куда мне пойти и что нужно сделать, но здесь я оставаться больше не могу. Никто с нами не разговаривает. Никто к нам не заходит. Парням я не нравлюсь. Девушкам тоже.

— Милая моя девочка…

— Что это она говорит насчет того, что «никто с вами не разговаривает»? — спросил Поль Ди.

— Это все из-за дома. Люди не…

— Нет, не из-за дома! Это из-за нас! Из-за тебя!

— Денвер!

— Не надо, Сэти. Конечно, молодой девушке тяжело жить в доме, где обитают духи. Всякому было бы нелегко.

— Куда легче, чем многое другое.

— Слушай, Сэти, вот я, взрослый мужчина, все на свете видел и испытал, но я уверен, что с духами жить любому трудно. А может, вам лучше переехать отсюда? Кому он принадлежит, этот дом?

Сэти метнула на Поля Ди ледяной взгляд поверх плеча Денвер:

— А тебе не все равно?

— Они что ж, не позволят вам выехать?

— Нет.

— Сэти!

— Нет. И слышать не желаю. Никаких переездов! Никаких! Все и так совершенно нормально.

— Считаешь, что все нормально, когда твоя дочка с ума сходит?

Что-то в доме насторожилось, затихло тревожно, и в наступившей напряженной тишине Сэти отчетливо проговорила:

— У меня на спине дерево; в доме моем привидение, и между мной и им — только моя дочь, которую я сейчас в объятиях держу. Я никуда больше не побегу — ни от кого. И ни от чего на свете. Я уже одно бегство совершила и расплатилась за него сполна, но вот что я скажу тебе, Поль Ди: слишком дорогой была та цена! Слышишь? Слишком дорогой. А теперь, если хочешь, садись вместе с нами за стол — или уходи и оставь нас в покое.

Поль Ди, не отвечая, порылся в кармане и вытащил кисет — как бы полностью сосредоточившись на затянувшейся в узел тесемке, а Сэти тем временем отвела Денвер в гостиную, соседнюю с той большой комнатой, где он сидел. Бумаги для курева у него все равно не было, однако он продолжал возиться с кисетом, прислушиваясь через открытую дверь к тому, как Сэти успокаивает дочь. Когда она вернулась, то, не глядя на него, прошла прямо к маленькому столику возле плиты и повернулась к нему спиной. Теперь он мог сколько угодно, не отвлекаясь, разглядывать ее замечательные волосы.

— Что это еще за дерево у тебя на спине?

— Уф. — Сэти поставила на стол тяжелую миску и снова нагнулась — за мукой.

— Я спрашиваю, что это за дерево у тебя на спине? У тебя что, на спине что-нибудь выросло? Я ничего такого не вижу.

— И все равно оно там.

— Да кто тебе такое сказал?

— Одна белая девушка. Так она это назвала. Сама-то я никогда его не видела и не увижу. Но она так сказала: похоже, мол, на деревце. На вишневое деревце. Ствол, ветки и даже листочки. Маленькие вишневые листочки. Только было это восемнадцать лет назад. Теперь-то уж небось и вишни поспели, откуда мне знать.

Сэти легонько облизнула указательный палец и быстро коснулась им плиты, пробуя, насколько она нагрелась. Потом просеяла муку сквозь пальцы, разделяя ее на кучки, на маленькие холмики в поисках клещей. Ничего не обнаружив, она насыпала чуточку соды и соли в сложенную горсткой ладонь и смешала все это с мукой. Потом достала жестянку с топленым свиным жиром, зачерпнула оттуда полгорсти и ловко растерла муку с жиром, левой рукой сбрызнув все это водой. Потом замесила густое тесто.

— У меня еще было полно молока, — проговорила она вдруг. — Я была беременна Денвер, но для моей малышки молока у меня хватало, и я не переставала кормить ее до того самого дня, как отослала ее к Бэби Сагз вместе с Ховардом и Баглером. — Сэти принялась формовать булочки с помощью деревянной лопатки. — Каждый мог за версту учуять запах моего молока — чего там, вечно у меня на груди были пятна, всем в глаза бросались, да только я ничего не могла с этим поделать. Ну да все равно. Я непременно должна была доставить малышке молоко. Никто ведь не собирался делиться с ней своим молоком. Никто не знал, когда ее нужно кормить и сколько ей нужно, а сама она не могла об этом сказать. Никто не знал, что у девочки не могут отойти газы, если ее все время держать на плече — они у нее отходили, только когда она плашмя лежала у меня на коленях. Никто ничего этого не знал, кроме меня, и ни у кого не было для нее молока, кроме как у меня. Я сказала об этом тем женщинам в поезде. Попросила их свернуть тряпочку в узелок, намочить в подсахаренной воде и давать ей сосать, чтобы за те несколько дней, пока я доберусь туда, она меня не забыла. Ничего, я бы поспела вовремя — и с молоком для нее.