Ольга Шумяцкая - ...И другие глупости

— Ты че, Вань? — шепотом спросила тетя Маня. Она уже давно готова была упасть в обморок, и только могучее женское любопытство удерживало ее на весу собственного тела.

— Марья Васильевна! — ослепительно улыбаясь, сказал дядя Ваня. — Какой, право, приятный сюрприз! Не соблаговолите ли подать полотенце, душа моя, вон то, в крапочку! А то мне как-то не комильфо представать перед вами в таком, с позволения сказать, натуральном виде! Я, как вы знаете, не поклонник теории повсеместного нудизма, особенно в рамках столь малогабаритной жилплощади.

Ничего не соображая, тетя Маня подала полотенце. Дядя Ваня обмотал чресла крапочкой и вышел из ванной в новую жизнь.

На следующее утро он появился за завтраком в белой крахмальной сорочке и чесучовых брюках, заглаженных в струночку. Брезгливо проведя пальцем по клеенке, он посмотрел на тетю Маню холодным арийским глазом и коротко приказал:

— Скатерть! Цветы! Приборы! Фарфор! Кольцо!

— Кольцо? — пискнула тетя Маня.

— Для салфеток, — снисходительно пояснил дядя Ваня и сделал губами такое движение, будто хотел произнести слово, ну то, сами знаете, с двумя бородавками над первой буквой, ну, чисто по привычке, но сдержался и даже как бы сам себе удивился. Мол, что это я? Что это я хотел сказать? Что за слово такое?

— А теперь, дорогая Марья Васильевна, послушайте, что я имею вам сообщить, — закончив кушать кофий и разглаживая пальцем скатерть, сухо произнес дядя Ваня. — Чистота и уют. Уют и чистота. Вот что я намерен требовать от вас впредь. И, разумеется, хороший вкус. Салфеточки мещанские снять. Грязные тряпки из кухни вон. Лебедей с ковра убрать.

— Как… как убрать? Там же их … там же их… родина! — закричала тетя Маня.

— Лебеди, любезная Марья Васильевна, нынче неактуальны. Нынче актуальны ковры с абстрактными мотивами классиков супрематизма, — с достоинством ответил дядя Ваня и вышел вон.

Вечером кроме обещанной политинформации и сортировки тети Маниных провинностей по мере убывания дядя Ваня сообщил, что подал документы в вечернюю школу.

— Я, ненаглядная Марья Васильевна, все настойчивей ощущаю биение научной жилки в своем еще не треснувшем организме. Призыв, так сказать, к благородной деятельности в области философских умозаключений, — так объяснил он свое горячее решение.

— А эти вот ваши заключения, из них что, из них вообще-то выпускают? — пролепетала ошарашенная тетя Маня.

— Ах, Марья Васильевна, Марья Васильевна, полевой вы мой цветочек! — укоризненно пропел дядя Ваня. — К чему демонстрация такой изощренной наивности! Вы прекрасно поняли, что я имел в виду претендовать на ученую степень кандидата наук университетского градуса.

— Градус — это хорошо… градус — это правильно, — засуетилась тетя Маня и вытащила из укромного места заветную поллитровку с козырьком. — Выпейте, Иван Сидорыч, полегчает.

Но дядя Ваня царским жестом отодвинул от себя и тетю Маню, и ее поллитровку.

— Прошу прощения, уважаемая Марья Васильевна! — с достоинством произнес он. — Прошу прощения за столь неуместное сравнение. Больше этого не повторится. Оговорка по Фрейду.

Тут тетя Маня поняла, что потеряла дядю Ваню навсегда.

Между тем дядя Ваня цвел и пах, чего никак нельзя было сказать о тете Мане. Она все больше можжевела, пока не превратилась в совершенно игольчатое существо. Нос, скулы, локти, коленки, тазобедренные суставы и мочки ушей заострились так, что тетя Маня приобрела странный вид облысевшего ежа. Жила она теперь по заповедям, обозначенным дядей Ваней на двух кусках ватмана. Один лист был повешен на кухне и гласил: «Мойте руки перед едой!» Второй висел в местах общего пользования. «Грязно не там, где пачкают, а там, где не убирают!» — было написано дяди Ваниным каллиграфическим почерком. Намек этот на избирательную стерилизацию пространства был воспринят тетей Маней буквально, поэтому она совсем не убирала там, где пачкали, зато без конца терла там, где не ступала нога человека, чем очень огорчала дядю Ваню. А что вы хотите, не каждая женщина разберется в таких хитросплетениях мужского ума. Можно сказать, что тетя Маня окончательно потеряла ориентацию и болталась по дому, как кура перед нерестом.

Интимные отношения этой незаурядной пары тоже были выдержаны в пастельных тонах. С первого дня своего возвращения к людям дядя Ваня отменил тети Манины байковые халаты, штаны с начесом и лифчики из пуленепробиваемой ткани оподельдок. В ход пошли шелковые чулочки, кружевные пояса с бантиками и смородиновое варенье, наваренное тетей Маней в позапрошлом году. Варенье дядя Ваня размазывал по тете Мане пальцем, а потом слизывал языком. Говорил, что очень вкусно, только немножко кисло. «Хорошо ли тебе, девица, хорошо ли, красная?» — спрашивал дядя Ваня, нежно обмазывая тетю Маню продуктами питания. «Хорошо!» — тоскливо отвечала она, подсчитывая убытки и глядя на стену, где висел еще один плакат. «Любовь — не вздохи на скамейке! — сообщал дядя Ваня тете Мане. — Настоятельно требуй от партнера холодной головы, горячего сердца и чистых рук!» Поэтому мыть руки тете Мане приходилось не только перед едой. А ей между тем хотелось более весомого вмешательства в свою личную жизнь.

Домой дядя Ваня приходил поздно. Съев тарталетку с фуа гра и закусив канапе с икоркой, садился заниматься. Занимался упорно и вскоре сдал экстерном за десятый класс. Более того — именно там, в вечерней школе рабочей молодежи, состоялось запоздалое слияние дяди Вани с общественностью. Он сдал экстерном не только за десятый класс, но также за пионерскую и комсомольские организации, в которых раньше никогда не состоял. Теперь дядя Ваня носил одновременно пионерский галстук и комсомольский значок и чувствовал себя настоящим орленком. Особенно рисование ему удавалось. За рисование дядя Ваня получил отдельную почетную грамоту и рекомендацию в приемную комиссию факультета философии. «Отличается задатками свободного мышления. Рисует плохо, но смело. Понять, что имеет в виду, не представляется возможным», — говорилось в рекомендации. На факультете философии дядя Ваня сразу взялся за ум. А так как ума у него было не так чтобы очень, то весь он уместился в пригоршне. Но дядя Ваня держал его крепко, никому не отдавал и вскоре начал делать заметные успехи. Через год у него была уже готова диссертация на тему «Схематизм идей Декарта в районах, приближенных к Крайнему Северу».

Накануне защиты дядя Ваня в целях поднятия творческого потенциала долго возился со смородиновым вареньем, потом оторвался от колючей груди тети Мани, принял холодный душ и начал готовиться к знаменательному событию. Он наточил карандаши, разложил на столе бумажки, развесил по стенам схемы и пригласил тетю Маню как бы в качестве ученого совета как бы на репетицию своего доклада. «Схематизм идей Декарта в районах, приближенных к Крайнему Северу, — вдохновенно начал дядя Ваня, — представляется мне краеугольным камнем в понимании этнических особенностей народов, чей национальный эпос предполагает обращение к оккультным истокам околокультурного слоя вечной мерзлоты. Попрошу высокое собрание рассмотреть схему № 1». Дядя Ваня повернулся к стене и завозил по ней указкой. Тетя Маня соскользнула со стула и на цыпочках вышла из комнаты. На кухне она осторожно приоткрыла ящик стола, долго в нем копалась и так же на цыпочках вернулась обратно. «Эманация ледяных покровов земли не могла не оказать влияния на философию Юнга и его последователей, исказивших восприятие европейской исторической мысли ненецкими аборигенами», — ничего не замечая, продолжал дядя Ваня. Тетя Маня тихо подкралась сзади и ударила его скалкой по голове. Дядя Ваня упал и не умер.