Орхан Кемаль - Мстительная волшебница

— …

— Умру в ее доме, испугается, несчастная. Да и кто меня вынесет? За вынос надо платить, а она человек бедный. И жителям квартала хлопот наделаю. Хорошо бы, если со смертью человека и тело его, подобно духу, превращалось в дымок и исчезало.

— …

— Говорят, в некоторых странах покойников сжигают… Страшно в пепел превратиться… Но это все же лучше, чем быть зарытой в землю. Сколько раз собиралась утопиться — отплыть от мыса Сарайбурну и… Может, наберусь смелости и сделаю так… Днем, в солнечный или даже в праздничный день… Пусть напишут в газетах, чтобы все узнали. Ночью темно, и море жуткое. Страшно не умереть, а умирать. Смерть — скверная штука. Знаю, все умрут. А если бы люди не умирали, они ели бы друг друга.

— Разве не едят? — спросил я.

— Верно, едят… — согласилась женщина и, помолчав, добавила: Живот сводит от голода…

Я тотчас ощутил пустоту в своем животе. У меня еще оставалось четверть лиры. Я купил у ближайшего лоточника бублик. Женщина с жадностью посмотрела на него. Я протянул половину. Она схватила, откусила кусок, быстро сжевала его сильными зубами и проглотила.

— Спасибо, да вознаградит тебя Аллах!

Поднялась, оправила платье:

— Пошли.

— Куда?

— Расплачусь…

— За что?

— За бублик.

— За полбублика?!

Сзади нас, разрезая ржавым скрежетом сонную тишину, прогромыхал трамвай.

Ночь. Море спокойно. В светлом июльском небе висит огромная луна. Над темными очертаниями города вдали сверкают разноцветные огни реклам.

Мы возвращаемся на катере из Кадикёя в Стамбул. Рядом со мной попыхивает трубкой толстяк. Время от времени он с раздражением поглядывает на сидящую неподалеку женщину, которая горько плачет. Луна освещает широкую мясистую физиономию толстяка. Когда он снова недовольно смотрит на женщину, наши взгляды встречаются:

— Проклятие'! — восклицает он.

— Может, у нее горе, — неожиданно раздается в ответ.

Я оглядываюсь и вижу неприметного, небольшого роста человека.

— А что мне до ее горя! — распаляется толстяк.

— Вы, должно быть, подрядчик?

— Что ты хочешь этим сказать?

— Не «хочешь», а хотите. Вы, я вижу, трубку курите. Разве это не обязывает вас к вежливости?

И сразу будто подул северный ветер, пропала яркая луна, заволновалось море.

Трубка в руках толстяка задрожала.

— Я не подрядчик, а если бы и был им, что из этого? Разве я обязан интересоваться чужим горем? За целый день так набегаешься, что могу я позволить себе роскошь хоть ночью отдохнуть, полюбоваться луной, спокойным морем, помечтать?..

— Можете, но не должны. Может ли быть счастливым среди страдающих тот, у кого есть сердце и совесть?

— Вы, вероятно, идеалист?

— Возможно! По-вашему, это преступление?

— Нет.

— Глупость, не так ли?

Толстяк молча сосал трубку.

Когда маленький человек, заложив руки за спину, направился к плачущей женщине, из трубки снова вылетел клуб дыма. Толстяк воскликнул:

— Подрядчик! Будто подрядчики бездушные или бессовестные люди. Я с такими подрядчиками знаком… Шопена, Листа назубок знают, Менухиным восторгаются, стихи читают и при виде нищеты еще каким сочувствием проникаются. Никогда не забуду, как однажды на заседании совета правления одного благотворительного общества…

— Вы член правления? — спросил я.

— И не одного, а трех, но это неважно, — отрезал он. — Один гражданин, из тех, о которых вот этот субъект говорит с таким презрением, увидев туберкулезного, так разволновался, что даже расплакался.

За мигающие огни реклам, освещавших темный силуэт города, пробежав по небу, упала луна. Я вспомнил небо Чукуровы — края моего детства. То ли небо на Чукурове ближе к людям, то ли люди на Чукурове ближе к небу, только, когда ночью подымаешься спать на плоскую крышу дома, до неба — рукой подать.

Вернулся маленький человек.

— Обещал жениться, обманул, бросил, — сообщил он.

— Девушка? — поинтересовалась трубка.

— Нет, женщина.

— Будто с Марса спустился! Можно подумать, такое не каждый день случается? Странно, что вы не утратили способности интересоваться чужим горем, удивляться, жалеть.

— Представьте, не утратил.

— Ну валяй в том же духе.

— И буду.

— Наверное, пару стаканчиков опрокинул и расхрабрился. Тоже мне герой!

— Герой… А если бы эта женщина была вашей дочерью или женой?

— Не была бы.

— Почему ж «не была бы?».

— Не допустил бы!

— Не следует ли расценивать это явление как наш национальный позор?

Трубка вскочила с места.

— Подстрекать вздумал?

— Не «вздумал», а вздумали.

— Не у тебя ли мне учиться, как разговаривать?

— Не у меня, так у другого, но вам это необходимо!

— Молчи, разговаривать с тобой больше не желаю! — взбешенно воскликнула трубка и удалилась на другой конец катера.

— Дрянь… — пробормотал маленький человек. От него, действительно, пахло араком. — Один: «А мне что?», другой: «А мне какое дело?». Вот и получается: мне что, тебе что, нам что… А потом? Где же патриотизм, любовь к нации… Спекулянт паршивый.

Луна, спокойное море, мерный рокот мотора, огни реклам над темным силуэтом города…

Шухут набивал льдом ящик для мороженого, посыпал лед солью и время от времени поглядывал на жену. Она в задумчивости сидела поодаль, ставя бог весть которую по счету заплату на рубашонку своего седьмого сына.

— О чем мечтаешь? — спросил Шухут жену. — Уж не о том ли, как твой сын станет доктором?

— Не я, а ты об этом мечтаешь, — улыбнулась жена.

— Что правда, то правда. Врать не стану… Будет и у нас собственный домик и хорошая одежда. Пойду в лучшее кафе, положу ногу на ногу и стану потягивать кальян. Шутка ли — отец доктора?!

Жена положила шитье на колени, потерла глаза.

— А я иногда вижу сон… — сказала она. — Знаешь особняки врачей на проспекте Абидинпаша?.. Так вот. Живем мы в одном из этих особняков, притом в самом красивом. У дверей висит дощечка… Эту дощечку я каждый день буду чистить и свекровью хорошей буду… внуков сама вынянчу.

— А я… — отозвался муж, — каждый день в полдень буду гулять с внуками по парку. Детям, как цветам, нужны хороший воздух, солнце.

— …И полы сама у них буду мыть, и белье их стирать, и штопать. Чужому человеку нельзя доверить, сделает кое-как…

— Будет у нас с тобой отдельная комната… От них не убудет, если мы станем с ними питаться… К тому времени мы уже состаримся.

— Хоть умрем спокойно, как людям положено. Прах наш не будет опозорен.

— Не в этом дело. Если мой сын станет врачом, и я смогу на радость друзьям, на зло врагам, положив эдак ногу на ногу, курить кальян, тогда я и на тот свет пойду с легкой душой!..