Мелвин Кроун - Казнь королевы Анны

– Так она умерла? – спросил Генрих VIII, и сердце его сжалось от незнакомой до сих пор тяжелой тоски.

– Да, умерла! – ответил отрывисто Шапюис, с трудом сдерживая негодование.

– Шапюис! Это была честная женщина! – проговорил король.

– То есть, вернее сказать, это был Божий ангел в человеческом обличье, – сказал тихо Шапюис.

– Вы совершенно правы, и я очень жалею, что не смог проститься с ней.

– Но вы, ваше величество, уже давно знали, в каком она состоянии; я столько раз просил облегчить ее участь, но голос мой был подобен гласу вопиющего в пустыне, хотя просьбы мои были умеренны. Но, как бы то ни было, она умерла, не увидевшись с дочерью, и это отравило ее последние минуты.

– Так она умерла, проклиная меня? – спросил отрывисто встревоженный король.

– Нет, она призывала благословение Божье на вас и ваше царствование.

Посланник произнес с усилием эту фразу; его душил гнев. Король не отвечал.

– Она сказала мне, что слова молитвы о вас будут последними в ее жизни, – продолжал он, по-прежнему не поднимая глаз.

Генрих VIII молчал.

Посланник отступил на несколько шагов.

– Я надеюсь по крайней мере, – сказал он резким тоном, – что вы, ваше величество, соблаговолите вспомнить, что умершая королева была родной теткой моего императора! Подле ее тела осталась только девушка, разделявшая с ней тяготы изгнания, да граф Нортумберлендский.

– Как? Лорд Перси? – воскликнул с изумлением король. – Что могло побудить его приехать к Екатерине?

– Это мне неизвестно, но я видел его, – сказал сухо посланник.

У короля мелькнула мысль о заговоре против него; он встревожился, но не подал виду.

– Я понимаю вас, – отвечал он посланнику с заметной торопливостью, – Екатерина будет погребена с королевской пышностью. Вы можете идти!..

– Мне остается передать вам последнее желание покойной королевы. Она просила, чтобы вы позаботились о ее старых слугах! Они теперь нуждаются в самом необходимом, и мысль о них тревожила умирающую.

– Все будет сделано, – сказал сердито король. – Испании и Австрии нет надобности вмешиваться в подобное дело.

– Итак, тело ее будет погребено со всеми почестями…

– Да, – перебил король, – я и все мои подданные будут носить по ней шестинедельный траур! Можете говорить во всеуслышание, что это моя воля! Уйдите же теперь, мне хочется побыть одному! Я позову вас после!

Посланник поклонился с церемонной вежливостью и вышел твердым шагом из королевской комнаты.

– Этот испанский гранд не выбирает выражений! – проговорил король, посмотрев ему вслед. – После свидания с Екатериной он настроен еще более враждебно ко мне. Итак, ее уже нет! Я никак не могу привыкнуть к этой мысли!

Он придвинулся к столику, на котором лежали письмо и завещание, и взглянул нерешительно на бумаги, в которых заключались последние слова и последняя воля его жены и друга.

– Что в этом письме? – произнес он задумчиво. – Ну, конечно, упреки! Завещание касается, разумеется, дочери! Мне жаль, что обстоятельства сложились таким образом!.. Екатерина была благородная женщина, и, что всего важнее, она меня любила!.. Она надоедала мне иногда наставлениями, но была моим лучшим и единственным другом. Всегда добрая, всегда кроткая, она вела себя безукоризненно! Время летит так быстро… Казалось, только вчера стоял с ней под венцом, а ее уже не стало! Умерла! Это слово звучит странно… И я тоже умру, и после моей смерти… но надо признаться, что жизнь не легче смерти, когда внутренний голос твердит ежеминутно: «Берегись, берегись!» Моя страсть к Анне Болейн давно сменилась глубоким отвращением; мне страшно надоело притворяться. Екатерина скончалась, и я теперь свободен; да, но сколько преград придется преодолеть, чтобы достичь цели! А упрямство мое растет с годами, препятствия лишь разжигают мои страсти: я не терплю противоречий от кого бы то ни было и ненавижу весь род человеческий! Эй, ратники и пажи и все подданные моей верховной власти, кто из вас может дать мне желанный покой?

– Вы изволили звать? – сказал молодой паж, вбежав в кабинет.

– Разве я звал? – спросил с недоумением Генрих.

– Вы громко говорили, и я, ваше величество, услышав ваш голос…

– Что же я говорил?

– Я не расслышал слов.

– Есть кто-нибудь в приемной?

– Милорд Кромвель.

– Пусть он войдет!

Граф Эссекский вошел; он был в глубоком трауре; король посмотрел на него испытующе.

– Екатерина скончалась, и весть эта вызвала у меня непритворную скорбь, – произнес он отрывисто. – Ее жизнь, однако, давала повод к смутам! Известно ли вам, что граф Нортумберлендский имел дерзость приехать к ней перед ее кончиной? О чем думают и что творят северные бароны? Есть ли что-нибудь новое в донесениях ваших шпионов и клевретов?

– Значит, испанский посланник виделся с лордом Перси? – спросил первый министр, оставив без ответа вопрос короля.

– Конечно! – отвечал запальчиво король. – Ненависть Перси ко мне не имеет пределов, и я не удивлюсь, если этот надменный и отважный вассал вступит в тайное соглашение с испанским императором.

– Я как раз хотел доложить вам, что шпион, посланный в Линкольншир, напал на след весьма важного заговора: он сообщает мне о тайных сборищах лордов Люамби, Невилла, Дарси и Лотимера, и вы, ваше величество, можете быть уверены, что во всех пяти графствах северной части Англии скоро вспыхнет мятеж!

– Да, нечего сказать, хороши ваши новости! – проговорил сердито король. – Надменность этих лордов переходит все границы…

– Верьте, ваше величество, их нельзя судить строго. Их как будто стараются оскорбить и унизить и, несмотря на это, требуют, чтобы они служили государству.

– Что вы хотите этим сказать, Кромвель?

– Да то, ваше величество, что все щедроты и почести достаются одним и тем же… и число недовольных растет с каждой минутой… Вам хорошо известна ненасытная алчность семейства королевы!

– Да, должен признаться, что и мне надоели бесконечные требования графа Уилшира, надменность Рочфорда и жадность их приверженцев. Но я был убежден до нынешнего дня, что вы принадлежите к партии королевы! – произнес не без удивления король, внимательно посмотрев на министра.

– Да, я принадлежал к партии королевы или, вернее, родных ее, – отвечал граф Эссекский, – до той роковой минуты, когда я убедился, что их преданность к вам – пустые слова, что все они желают регентства и сама королева, вступив на путь измены…

– Так мои подозрения подтвердились! – воскликнул Генрих VIII с невыразимым бешенством. – Она мне изменяет! Что она замышляет? Говорите скорее!

– Мое усердие к вам заставило меня забыть о собственной голове, – отвечал очень холодно и спокойно Кромвель. – Закон карает смертью того, кто плохо говорит о королеве!