Мелвин Кроун - Казнь королевы Анны

– Я его отменяю!

– Притом же королева только слабая женщина.

– Говорите!

– Делайте со мной что хотите, ваше величество, но я не в состоянии исполнить ваше требование.

– Вы обязаны его исполнить, раз я вам приказываю.

– В таком случае прикажите арестовать немедленно дворян ее величества: тюрьма развяжет им, без сомнения, язык.

– На что вы намекаете? Неужели она не только замышляет гнусные заговоры против меня, но и дерзнула опозорить наше брачное ложе?

– Об этом говорят, но я не признаю эти слухи как истину…

– И как давно дошли эти слухи до вас?

– О, будьте снисходительны, ваше величество! Меня страшил ваш гнев, и я делал все, чтобы отвести его от тяжело виновных! Я был верным и преданным слугой королеве, вы это сами знаете! Но когда я заметил, что ее поведение дает повод к сплетням, я счел своим долгом сказать об этом ее брату и указать ему на тяжелые последствия такого нарушения общественных законов. Граф Рочфорд, к сожалению, кинулся на меня со шпагой. Тогда, ваше величество, признаюсь откровенно, я вышел из себя и сказал ему, что его самого обвиняют в преступных сношениях с королевой и утверждают, что старый граф Уилшир заявлял уже не раз, что род Болейнов даст Англии короля и без ненавистного ему рода Тюдоров!

Король сидел безмолвный и бледный как мертвец: каждое слово Кромвеля вонзалось острым жалом в его сердце, задевая его больное самолюбие и возбуждая бешеную ревность; его взор был прикован к губам графа Эссекского; на угрюмом лице пятнами вспыхивал лихорадочный румянец; его душила злоба, но он не мог произнести ни слова.

Кромвель счел за лучшее не обращать внимания на предвещавшее бурю молчание своего грозного повелителя и продолжал все тем же невозмутимым тоном:

– Непомерное самолюбие графа Рочфорда помешало ему принять благой совет испытанного друга, и он поклялся мне отомстить! Я узнал через моих клевретов, что он не медлит, и граф Уилшир явился к вам сегодня утром, чтобы обвинить меня перед вашим величеством в ограблении женского монастыря в Дургеме.

– Но какое мне дело до слов графа Уилшира и до ваших монахинь! – воскликнул Генрих VIII.

– Вот опись ценностей, доставшихся казне вследствие упразднения означенной обители, – проговорил все с тем же хладнокровием министр.

Он вынул из кармана и подал королю объемный реестр.

– В него включено все до малейшей безделицы, – пояснил он спокойно. – Упразднение совершалось в присутствии властей, при содействии комиссаров, один из которых был незадолго до этого рекомендован мне самим графом Уилширом; вот, наконец, письмо, в котором настоятельница признает правильность описи и перехода собственности вверенной ей обители в наше распоряжение.

– Замолчите, граф Эссекский, вы мне надоели! – крикнул гневно король. – Незачем докладывать мне о ваших грабежах, я знаю вашу алчность и испорченность всех моих приближенных.

– Враги мои успели выставить мои дела в невыгодном свете, и я прошу ваше величество позволить мне объясниться.

– Еще раз, граф Эссекский, прошу вас попридержать язык! Мне теперь не до дел, – проговорил король, задыхаясь от страшного волнения. – Я разбит, уничтожен, я почти уверен, что земля уходит у меня из-под ног! Куда бы я ни взглянул, я везде вижу порочность и предательство! Этот пышный дворец превратился в ад!

Кромвель хранил почтительное глубокое молчание.

– Я давно догадывался об измене этой женщины, – проговорил король после короткой паузы, – но вы были обязаны доложить мне о ее поведении!..

Его голос осекся, и он закрыл лицо дрожащими руками.

– Я должен был сначала получить улики, – заметил граф Эссекский.

– Улики? Проклятье! Да и кто же поверит в подобное предательство? – сказал пылко король.

– Да, – отвечал Кромвель, – подобные поступки чересчур возмутительны, и им не верят сразу, но графиня Рочфорд, чьи любовь и самолюбие попраны, открыто выражает свое негодование, и вашему величеству следовало бы порасспросить ее.

– Я заставлю графиню объяснить мне все! – сказал Генрих VIII.

Он поспешно встал с места, тяжело дыша.

– Говори мне немедленно все, что знаешь, Кромвель! – воскликнул он, дрожа от горя и бешенства. – Неужели о бесславии моем известно всему свету?

– Я не решусь передавать вам слухи, справедливость которых не могу подтвердить непреложными фактами! – возразил граф Эссекский.

– Дайте мне лист бумаги! – сказал резко король.

Граф Эссекский поспешно исполнил приказание и стал терпеливо ждать, что за этим последует.

Король схватил перо, но сильное волнение мешало ему писать.

– Пишите за меня! – сказал он повелительно, обратившись к Кромвелю.

– Что я должен писать? – спросил первый министр.

– Приказ о немедленном аресте Рочфорда и дворян королевы – Вастона, Бартона и Марка.

«Дело идет на лад!» – подумал граф Эссекский.

– Пошлите в то же время гонцов к Нортумберленду с приказом явиться и объяснить, что побудило его отправиться в Кимблтон, а если он окажет хоть малейшее сопротивление, то пусть отправят под конвоем в Виндзор!

– Будет исполнено, – отвечал граф Эссекский, придвигаясь к столу.

Король облокотился на спинку его кресла.

– Распорядитесь во дворце, чтобы их арестовали после полуночи, когда во дворце все стихнет, – сказал король. – Пусть их отвезут в Ле-Тур, а там подвергнут одиночному заключению и строгому надзору.

– Это необходимо! – поспешно вставил граф Эссекский, продолжая писать приказ короля.

Лорд Кромвель не успел договорить, когда в соседней комнате послышались шаги. Паж раздвинул портьеры, и вошла королева Анна, очаровательная, как райское видение.

Ее платье из палевого, блестящего атласа являло как бы молчаливый протест против распоряжения о трауре, о котором весь двор знал еще накануне.

Наряд молодой женщины отличался роскошью и изысканностью: чудесное ожерелье из восточного жемчуга обвивало ее лебединую шейку; ее прекрасные, ослепительной белизны плечи были видны сквозь кружево изящной шемизетки, перехваченной в талии широким кушаком с бриллиантовой пряжкой; ее великолепные золотистые волосы придерживал легкий, кокетливый берет со страусовым пером, унизанным сверкающими драгоценными камнями.

Войдя в кабинет мужа, королева кивнула грациозно ему и Кромвелю и, подойдя к окну, небрежно села в кресло.

Беленькая левретка, дремавшая в углу на бархатной подушке, подняла кверху узенькую, хорошенькую мордочку, зевнула, потянулась и, подойдя к своей прекрасной повелительнице, начала лизать розовым и нежным язычком ее белые ручки. Она одна обрадовалась приходу королевы.

Король и граф спешили скорее закончить дела.

Кромвель зажег свечу, и Генрих с озлоблением приложил печать к роковому приказу об аресте Рочфорда.