Э Кэнтон - Аврелия

Как бы то ни было, но Гургес не принимал в расчет неохоту Евтрапела выслушать его и в ответ на его приглашение расположился как можно удобнее, приготовившись вести длинный разговор.

— Евтрапел, — начал он торжественно, — ты знал о моем намерении сочетаться браком с Цецилией, той небольшого роста девушкой, которая живет со своим отцом недалеко от большого цирка. И вот, клянусь парками, этот брак расторгнут!

— Быть не может, дорогой Гургес, быть не может! — воскликнул брадобрей, повторяя свое любимое выражение. — Что за смысл? Неужели добряк Цецилий…

— Добряк Цецилий не мог помешать моему браку: он мне должен десять тысяч сестерций, но она сама не желает.

— Разве она когда-нибудь желала?

Гургес, казалось, нашел этот вопрос весьма нелепым.

— Не будем спорить, — возразил он, — желала ли она или не желала. Дело не в этом…

— Итак, дорогой Гургес, как же в таком случае поступить? — заметил Евтрапел, который спешил поскорее закончить разговор.

— Как поступить? Что делать? Разве это ответ, Евтрапел, когда доверяют тайну другу? Но, беззаботный цирюльник, разве ты не видишь, что мои десять тысяч сестерций потеряны, ибо у Цецилия нет ни одного асса! А главное, не в этом дело! Она любит другого!.. Нет! — воскликнул он, ударяя по столу кулаком. — Это кончится плохо.

Гургес был возбужден…

Брадобрей стал терять терпение…

Гургес произнес сквозь зубы:

— Да! Ты христианин, еврей… и ты не желаешь более видеть меня! Я…

Неожиданный шум в соседней комнате, как бы от прыжка изумленного человека, прервал Гургеса на полуслове.

— Евтрапел, мы не одни? — спросил могильщик.

— Совершенно одни, дорогой Гургес, — поспешил ответить Евтрапел. — Это вода льется в ванну. Итак, если ты хочешь, чтобы я тебя понял, начни сначала!

— Это было бы слишком долго, тем более если ты торопишься… Впрочем, я постараюсь быть кратким.

— У меня всегда найдется несколько часов к услугам моих друзей, — заметил Евтрапел. — Я слушаю, дорогой Гургес.

Могильщик начал:

— Немного менее года тому назад Цецилий, бывший до того скрибой (то есть писцом) в казначействе Сатурна, был назначен сборщиком податей. Он собирал подати с этих проклятых евреев у Капенских ворот… чтоб их поглотил ад! Цецилию пришлось поселиться в том же квартале, и мой отец ему отдал внаем наш маленький домик у большого цирка. Тебе известно, что Цецилий, который беднее Терсита, никогда не переложил из своего кошелька в наш ни одной сестерции, напротив, мои сестерции растратил… Но не будем забегать вперед… Цецилий уже несколько лет тому назад овдовел; у него единственная дочка, неблагодарная Цецилия!

Тут могильщик вздохнул несколько раз и воскликнул:

— Каждый день я ее видел по пути в храм Венеры или у окна ее кубикулюма. Я оказывал ей знаки сердечной привязанности, на которые она отвечала поклоном… Цецилии, дорогой Евтрапел, семнадцать лет. Она так прекрасна, что ни одна из твоих матрон не может выдержать с ней ни малейшего сравнения… Впрочем, ты видел и знаешь, что я нисколько не преувеличиваю.

Евтрапел счел долгом поклониться в знак согласия.

Гургес продолжал:

— Я решил жениться на Цецилии. Отец мой отговаривал меня ввиду того, что у нее не было приданого. Но я ему доказал, что все бедствия брачной жизни происходят из-за приданого, и он уступил. Притом же известно, что могильщики почему-то с трудом находят женщин, которые пожелали бы выйти за них замуж.

Могильщик еще раз вздохнул.

— Заручившись согласием своего отца, — продолжал он, — я пошел к Цецилию. Ты видишь, Евтрапел, что я вел себя достойно… Я говорил о законном браке, который дает супруге название матроны… Мое будущее достаточно хорошо, наше состояние довольно значительное. Цецилий принял мое предложение с восторгом.

— А Цецилия, что она сказала на это? — осмелился спросить Евтрапел.

— Цецилия не ответила ничего, — признался могильщик.

— Надежда невелика, — заметил Евтрапел.

— Дорогой брадобрей, женщины никогда не отвечают в подобных случаях, — проговорил Гургес с некоторым самохвальством.

— Положим, что так, — сказал Евтрапел. — Но продолжай.

— Время — великий наставник. Я возложил на него задачу смягчить эту непокорную волю. Цецилий взял у меня в долг некоторую сумму и, казалось, позабыл, что был жильцом в доме у моего отца… Да, в надежде, что Цецилия склоняется более и более к благоприятному ответу и что вскоре он назовет меня своим зятем, я ссудил ему довольно крупную сумму денег. Евтрапел! Это мерзость, гнусное воровство! — воскликнул Гургес, в котором воспоминание о его десяти тысячах сестерций всегда вызывало неудержимую ярость.

— Дорогой друг, — сказал Евтрапел, — Ювенал одному из друзей, находившихся в таком же, как и ты, положении, посвятил для его утешения прекрасное послание. Нужно читать поэтов, Гургес: они лучше нас умеют лить бальзам на раны…

— Наконец, — прервал его могильщик, — я был в упоении. Хотя, сказать по правде, дело вперед не двигалось, но это не мешало мне распространять повсюду слух о предстоящей моей свадьбе, так как мне казалось невозможным, чтобы Цецилия могла воспротивиться данному отцом обещанию. Ведь я и тебе тоже доверял свои планы и надежды.

— Конечно, Гургес, я помню. Но среди всех этих мелких подробностей, мне кажется, ты упустил из виду одну весьма существенную вещь.

— Что такое, дорогой брадобрей?

— Нужно получить ответ у Цецилии.

— Этого мне не надобно, Евтрапел; но я предвижу ответ, что мое имя Гургес ей не нравится, а мое ремесло могильщика — еще менее.

— Тогда, дорогой друг, дело потеряно.

— Молодые девушки так капризны, Евтрапел! Они сожалеют на другой день о том, отчего отказались накануне.

— Пожалуй, но ради благоразумия надо беречь свои сестерции.

— Они уже отданы, дорогой Евтрапел.

— Цецилия знает об этом?

— Вовсе нет. Занимая в долг, Цецилий всегда мне говорил: только не говори ничего дочери. Когда я хотел сделать Цецилии несколько ничтожных подарков, она отослала мне их обратно, сказав, что она ничего не желает от меня получать.

— Ho, — сказал Евтрапел, желавший направить разговор на заинтересовавший его предмет. — Ты упомянул о евреях и христианах. Что это значит?… Не играют ли они какой-нибудь роли в твоей неудаче?

— Без сомнения, — возразил Гургес, — это и есть начало конца! Негодные!.. Вот как происходило дело… Для Цецилия мой брак на его дочери был очень приятен. Он видел в нем верный покой для себя на старости лет. Вот почему он непременно хотел пристроить Цецилию, которую он сам называл нечестивой, испорченной и которая, по его словам, впала в новое и позорное суеверие. Наконец, Цецилий боится за свое место, если раскроется ее нечестие. Ты понимаешь, Евтрапел?