Альбер Камю - Бунтующий человек. Падение. Изгнание и царство. Записные книжки (1951—1959)

Там же. Но он влюбляется в Доминик. И снова лжет.

Интеллектуал, просящий прощения.

«Хуже всего было Евангелие. Ну да, я читал Евангелие, сначала под рукой не было ничего другого, и потом я заметил, что между мною и Христом было больше общего, чем между мною и полицейским. Но ведь мир сегодня на три четверти состоит из полицейских или их почитателей».

Человек, живущий полной жизнью, отказывается от многих авансов. Потом, из-за той же самой полноты жизни, забывает о собственных отказах. Но авансы делались людьми, жизнь которых не так полна, поэтому они-то помнили. В результате человек открывает, что у него есть враги, и он очень этим удивлен. И вот уже почти все художники вообразили, что их преследуют. Но это не так, просто им мстили за их отказы и наказывали за чрезмерное богатство. В этом нет несправедливости.

«Первый человек».

План?

1) Поиски отца.

2) Детство.

3) Счастливые годы (болезнь в 1938 году). Работа, как счастливое сверхизобилие. Мощное чувство освобождения, когда она подошла к концу.

4) Война и Сопротивление (Бир-Акем и подпольная газета).

5) Женщины.

6) Мать.

Безразличный. Человек – совершенство. Недюжинный ум, ловкое и искушенное в удовольствиях тело. Он отказывается быть любимым из-за нетерпения и точного ощущения своей сущности. Мягкий и добрый во всем, что противозаконно. Циничный и жестокий в добродетели.

Ему все дозволено, ибо он решил покончить жизнь самоубийством. Цианистый калий. Участвует в Сопротивлении, проявляя тем самым невероятную храбрость. Однако приходит день, когда он должен воспользоваться цианистым калием, и отказывается.

«Первый человек».

«Поиски отца».

Больница. Мать (и бумага из мэрии, которую приносят двум малограмотным женщинам, чистящим картошку на лестнице, и надо привести помощника мэра, и отдать ему на чтение документ), пресса, Шерага, и т. д. Ему кажется, что отец начинает постепенно прорисовываться. Потом все стирается. В конце концов, не остается ничего.

Так всегда и происходит на этой земле, где 50, 70 лет назад… (далее неразб.).

В 40-м Майоль встречает художника В.Б. [161] Браунер Виктор – румынский и французский художник-сюрреалист (1903–1966). , румынского еврея, скрывавшегося от немцев в Коллиуре. Случайно встречает на улице, узнает в нем художника, приглашает к себе, чтобы посмотреть на его рисунки. На следующий день В.Б. приходит к М., который принимает его с распростертыми объятиями. В.Б. рассказывает о своем положении. «Мой дом – ваш дом», – каждый раз вместо ответа повторяет М. Велит принести кофе. Улыбаясь, М. открывает папку и, наконец, смотрит на первый попавшийся ему рисунок, выполненный в явно сюрреалистической манере. Женщина, тело которой превращается в дерево. Майоль взрывается: «Нет, только не это, это невозможно. Вон отсюда!»

Ницше. «Они все говорят обо мне… Но никто обо мне не думает».

«Позорный столб». «Его надо осудить. Надо осудить его подлую манеру казаться честным человеком, но при этом не быть им». От первого лица. Он неспособен любить. Он заставляет себя и т. д.

Вот, что одобряет левое крыло коллаборационистов, а мы обходим молчанием или считаем неизбежным; перечислим все подряд:

1) Депортация десятка тысяч греческих детей.

2) Физическое уничтожение класса русского крестьянства.

3) Миллионы узников концентрационных лагерей.

4) Политические заключенные.

5) Почти ежедневные политические приговоры за железным занавесом.

6) Антисемитизм.

7) Глупость.

8) Жестокость.

Список остается открытым. Но мне и этого достаточно.

Дневник Толстого. Три дурные страсти.

1) игра (борьба возможна)

2) сладострастие (борьба очень сложна)

3) тщеславие (хуже всех других страстей)

«…считаю, – говорит он в одном из писем своей бабушке, – что без нее <���религии> человек не может быть ни хорош, ни счастлив… но не имею религии и не верю».

Там же . «…видеть ужасную истину».

Октябрь 53 г. Вот благородная профессия, при которой мы должны безропотно позволять каким-то литературным или партийным лакеям наносить нам оскорбления! В другие, так называемые позорные, времена, у нас по крайней было право на провокацию, и мы не выглядели при этом смешными, и еще у нас было право убивать. Глупо, конечно, так говорить, но тогда нас нельзя было так просто оскорблять.

Есть люди, религия которых заключается в том, что они всегда прощают оскорбления, но никогда о них не забывают. Я не из такого доброго теста, чтобы простить оскорбление, но я всегда его забываю.

Те, кто способны вдохновляться одновременно Достоевским и Толстым и с одинаковой легкостью понимают и того и другого, – натуры опасные для самих себя и для других.

Октябрь 53 г. Публикация «Актуальных заметок II». Опись завершена: комментарий и полемика. Теперь – к творчеству.

Наутро после великих исторических кризисов просыпаешься больным, с дурным настроением, словно после бурной ночи. Однако нет аспирина, чтобы поправить физиономию истории, опухшую с похмелья.

Есть мысли, которые мы не высказываем и которые ставят нас над всем – в свободном и живом воздухе.

Говорят, что оказавшись в непреодолимом одиночестве после разрыва с Лу, Ницше гулял ночью по горам, возвышавшимся над Генуэзским заливом, разжигал там гигантские костры и смотрел, как они прогорают. Я часто думал об этих кострах, их отблески плясали на фоне всей моей интеллектуальной жизни. Наверное, по отношению к некоторым мыслям и некоторым людям, повстречавшимся на моем веку, я вел себя несправедливо, когда, сам того не желая, ставил их лицом к лицу с этими пожарищами, что вскоре обращали их в пепел.

Мелвилл говорил о «Моби Дике» в письме к Готорну: «Вот тайный эпиграф к книге: «Ego non batiso te in nomine…» [162] «Я не нарекаю тебя именем…» ( лат. ) .

Там же : «Когда я писал эту книгу, я думал об аллегорической конструкции, на которой держались бы и книга в целом, и каждая из ее частей».