Мариана Фриджени - Лудовико по прозванию Мавр

Да и сама Лючия вряд ли раскаивалась в содеянном. Она была буквально осыпана многочисленными и дорогими подарками: получила дорогую мебель, изящные гобелены, расшитые золотом бальные наряды, редкие и драгоценные украшения. В период между 20 декабря 1474 и 3 августа 1476 годов эта страстная любовь герцога происходила под аккомпанемент двадцати дарений, причем одно было дороже другого. Самым значительным считается дар 1474 года, когда герцог подарил своей фаворитке земельные владения с замком Мельцо, приходские земли Горгонцолы, титул графини и право пользоваться фамилией и гербом матери Галеаццо, принадлежавшей к знаменитейшему патрицианскому роду Висконти. Это дарение сопровождалось совершенно невероятной записью в документе: «Вышеупомянутая Лючия с мужем своим в плотском сожительстве не имеет права впредь находиться, разве что по Нашему на то особому разрешению, равно как не имеет права вступать в связь с другими мужчинами, за исключением Нашей особы».

Таким образом, Лючия, соблюдая правила контракта, брала на себя обязательство не иметь никаких связей ни с собственным мужем, ни с другими мужчинами. Ее прекрасное девятнадцатилетнее тело переходило в исключительную собственность синьора Милана.

То, каким образом был заключен этот контракт, само по себе событие историческое и неповторимое. Однажды Галеаццо явился в дом Лючии по улице Сан-Джованни-суль-Муро с многочисленной свитой дворян, среди которых был и секретарь герцога, Чикко Симонетта. В свите были наготове также нотариус и канцлеры. Раверти, муж Лючии, был, правда, несколько озадачен визитом, но наблюдал за тем, как развивались события, с видом понимающего человека. Лючия, вышедшая навстречу гостям вместе с матерью, вовсе не казалась удивленной или напуганной, скорее наоборот — она от души развлекалась происходящим. В душе она все еще оставалась шаловливым подростком. Галеаццо приказал нотариусу огласить контракт. В документе говорилось о том, что герцог назначает содержание размером не менее ста цехинов из доходов Навильо Мартесана дражайшей Лючии Висконти, графине Мельцо, «чья непосредственность и величайшее целомудрие, равно как честность и добропорядочность», завоевали сердце и душу страстного герцога. Разумеется, «величайшее целомудрие», о котором сказано в преамбуле документа, в следующем параграфе было истолковано более подробно: отныне Лючии дозволено вступать в половую связь только с синьором и вменяется отказывать в этом своему законному мужу. Правда, по свидетельствам очевидцев, он не возражал.

Галеаццо не знал, какие еще знаки благосклонности оказать своей прекрасной даме, как еще осчастливить Лючию. Так, герцог позаботился о том, чтобы Лючии не досаждал впредь шум бурного горного потока Нероне, протекавшего подле окон ее дома. Герцог повелел заключить речку в трубу. Правда, герцога постоянно беспокоило, как бы весть об этой его любовной связи не дошла до ушей жены. Когда же Бона наконец поняла, каким особым влиянием пользуется при дворе надменная красавица Лючия, и потребовала у Галеаццо объяснений, тот сразу нашел что сказать.

— Марлиани, заявил он, — любовница Лудовико.

Да, Лудовико Мавра, брата Галеаццо, того самого юноши, который, пребывая в стороне от бурных событий, разыгрывавшихся при дворе, с возраставшим презрением наблюдал за похождениями Галеаццо.

Кроме того, миланский герцог все более проявлял тиранические и жестокие черты своего характера. Так, выведав наконец, кто из придворных наушничает жене о его любовных похождениях, он вынес приговор: смертная казнь предателю.

Лудовико был вынужден принять на себя перед лицом жены своего брата несовершенную вину. Правда, сделал он это признание не моргнув глазом. Двадцатитрехлетний Сфорца в тиши своего уединения давно привык вести счет обидам. Что ж, тем больше будет спрос, когда придет время. Ненависть к брату накапливалась изо дня в день. В свое время он обвинит брата в поведении, недостойном правителя Милана. Больше всего покоробила Лудовико любовная интрига Галеаццо с Марлиани.

«Хитрая и двусмысленная тварь!» — не раз скажет он о Марлиани своим друзьям. День озлобления пробегала при этом по его смуглому лицу, ядовитая ухмылка застывала на губах. Однако высказываться столь откровенно он позволял себе разве что в узком кругу. Лудовико был весьма высокого мнения о предназначении рода Сфорца. Он не терпел, чтобы имя Сфорца служило предметом досужих сплетен посторонних лиц, хотя и знал, сколь правы те, кто подвергают Галеаццо осуждению. Достоинство великого рода, полагал Лудовико, следует отстаивать особым способом — молчанием. Так, Лудовико даже и не пытался протестовать, когда ему донесли о хамском хвастовстве прекрасной фаворитки. Дорогие подарки любовника-герцога вскружили ей голову. Лючия потеряла всякую осторожность. Она утверждала, что когда она выходила замуж, то за ней якобы было баснословно богатое приданое, опись которого была составлена нотариусом Дзунико. Будучи одним из самых известных миланских нотариусов и желая угодить влиятельной фаворитке, Дзунико поддерживал россказни Лючии. Более того, он способствовал распространению слухов о несметных богатствах Марлиани. Лудовико, разумеется, был прекрасно осведомлен о том, что Лючия родом из более чем скромной семьи, а богатое приданое ей было принесено в дар самим Галеаццо. Но Лудовико принужден был молчать и заставлял молчать других.

«Настоящая пиявка! Она доведет Галеаццо до разорения. Ты, его брат, человек трезвомыслящий, должен сказать ему об этом!» — настаивали друзья, граф Скалеа и маркиз Порро. Лудовико отмалчивался, не желая вмешиваться в эти дрязги. Он полагал это ниже своего достоинства.

Однако в один прекрасный день он не выдержал. Когда Дзунико в очередной раз стал живописать великолепие приданого обольстительной Лючии, Лудовико выкрикнул:

— Приданое?! Да у нее не было даже ночной рубашки! Все, что у нее есть, ей дал Галеаццо. Какой позор! Ни слова больше!

Стены в замке Сфорца имели тысячи ушей. Через какой-нибудь час сказанное Лудовико повторяли на все лады тысячи уст. Весь двор поднял на смех Марлиани, явившуюся к трону герцога в одной-единственной ночной рубашке.

Лудовико обвинял Лючию и в другом прегрешении. В его представлении, именно она была виновата не только в излишней фривольности нравов, установившейся при дворе, но и в распространении тщеславия среди придворных и в безнаказанности лжи. Эта женщина знала, точно так же как знал Лудовико, что народ Милана ненавидит Галеаццо. Она могла бы без особого труда, добрым советом и разумным словом, сдерживать абсурдную гневливость Галеаццо, могла бы подсказать ему, как вести себя более достойно, не выставляя себя перед народом безумным тираном. Однако Лючия, женщина расчетливая и эгоистичная, стремилась к удовлетворению своих личных прихотей. Поэтому ей было, по сути дела, наплевать на дурную славу, которой пользовался ее любовник. С нее было достаточно, что он по-королевски одаривает ее виллами, дворцами, землями. Именно по этой причине Лудовико ненавидел ее, он не упускал случая, чтобы засвидетельствовать ей свое глубочайшее презрение. Однажды во время прогулки в саду своей виллы Лючия неудачно упала. Прекрасные глаза ее были полны гнева. Она утверждала, что какой-то неизвестный подкрался сзади и повалил ее на землю. Правда, дамы, сопровождавшие ее во время прогулки, отрицали этот факт. Если бы и в самом деле был в саду какой-то неизвестный, покушавшийся на синьору, то они непременно бы его заметили.