Мариана Фриджени - Лудовико по прозванию Мавр

И теперь народный гнев обрушился против убийц. Труп Лампоньяно протащили через весь город. Толпа бесчинствовала, пинала мертвеца. Каждый почел бы за честь всадить в бездыханное тело кинжал. Наконец бренные останки были отданы на съедение свиньям. Отсеченную правую руку пригвоздили к колонне в качестве трагического предостережения гражданам Милана. Отец Карло Висконти, видя его отчаяние и неспособность сопротивляться, без промедления выдал сына стражникам, которые лишили его жизни. Мать Джероламо Ольджати, напротив, пыталась устроить сыну побег.

Но злополучного беглеца, переодетого в рясу священника, выследили и бросили в тюрьму. В перерывах между пытками он написал трогательное прощальное письмо, объясняя, как сложился заговор, в котором ему посчастливилось принять участие. Бона распорядилась четвертовать упрямца. Единственная милость, которую она соизволила оказать преступнику, — исповедаться, перед тем как взойти на эшафот.

Побудительной причиной, запустившей в действие механизм заговора, нельзя назвать что-то одно. Так, Лампоньяно поклялся отомстить тирану. Дело в том, что этот достойный дворянин в течение долгого времени был вынужден прозябать в приходе Сан-Микеле Кьюза. Ему было отказано в дровах, круглый год он мучился от недоедания. Он обращался к Галеаццо за помощью, но в ответ наткнулся на презрительное высокомерие. Лампоньяно не вынес унижения и поклялся смыть позор кровью. Карло Висконти стал на защиту своей попранной чести. Герцог сделал его младшую сестру одной из своих наложниц, а натешившись, бросил на произвол судьбы. Ольджати действовал по политическим причинам. Он — убежденный тираноборец. При дворе Ольджати был весьма заметной фигурой: поэт и философ-гуманист, ученик Колы Монтано, прославленного ученого, сеявшего в народе ненависть к тирании и взращивавшего любовь к гражданским свободам. В Милане мало кто сомневался, что заговорщики действовали, подражая древним римлянам. Они пожелали стать освободителями отечества от тирании. Они повели себя как воспреемники Брута и Кассия. Однако, несмотря на это оправдание, народ Милана в трагические часы и дни 1476 года продемонстрировал верность герцогскому роду Сфорца.

Итак, Галеаццо погиб в возрасте тридцати двух лет. 14 января следующего года ему исполнилось бы тридцать три. Правил он Миланом в течение десяти лет, прославившись своей жестокостью. Однако жуткая смерть превратила тирана в героя, причем народного героя. В народе вдруг стали вспоминать, как герцог вставал ни свет ни заря, как легок был он на подъем, подвижен и ловок, как любил новое, терпеть не мог рутины и никогда не довольствовался достигнутым. «С наступлением зари я преобразую природу», — повторял он. Галеаццо был гневлив, жестокосерден, вел себя вызывающе, не знал меры в своих любовных похождениях. Но вспоминался он миланцам как человек, стремящийся к новизне, озабоченный тем, чтобы понравиться своим подданным, думавший о каждом отдельном человеке. В Милане, например, не забыли, как Галеаццо распорядился, чтобы всем трудившимся на рисовых чеках была выдана бесплатно широкополая соломенная шляпа, спасшая множество жизней от солнечного удара. Пусть Галеаццо и не обладал государственными талантами своего отца, в его характере миланцы все равно усмотрели главное: он был типичным государем эпохи Возрождения. И не могли не уважать в нем активное отношение к жизни, нежелание довольствоваться малым, изобретательность и энергическую силу, передававшуюся окружающим. Как бы там ни было, Галеаццо удавалось на протяжении всего периода своего правления оказывать на итальянскую жизнь отрезвляющее воздействие. Так, он сумел затормозить осуществление амбициозных планов папы, короля Неаполя, венецианцев. Вот почему Сикст IV, получив известие о гибели Галеаццо, воскликнул: «Сегодня погиб мир в Италии!»

Своим наследником Галеаццо Мария оставил малолетнего герцога Джана Галеаццо. Бремя регентства, таким образом, пало на плечи энергичной, но захваченной врасплох чередой драматических событий женщины — Боны Савойской, которая должна была опасаться многих, слишком многих мнимых друзей.

Наступили трудные времена. Верным знаком было появление призрака Галеаццо, вступавшего в беседы со многими людьми. Некто по имени Дзеа дельи Орки поклялся под присягой, что разговаривал с герцогом поздним вечером на берегу реки Адда. Герцог, по его словам, был одет в костюм простого крестьянина. Он говорил языком древней народной мудрости, был весел и улыбчив, чего никак нельзя было сказать о нем при жизни. Прежде чем исчезнуть, призрак открыл свое имя.

Крестьянке Савине герцог назвал себя возле городского фонтана. Сначала она увидела как бы его тень, затем услышала голос, звучавший с металлическим оттенком: «Я тот, кто был герцогом Милана…»

Некто по имени Мартино, по профессии бродячий торговец, видел призрак герцога в Вальтеллине.

Лудовико Мавр был удивлен столь назойливым присутствием своего брата даже после смерти. Галеаццо был столь жесток, что и за гробом, никак не желал покинуть ристалище. Как только молодому герцогу стало известно об убийстве, он перекрестился и прошептал:

— Этого следовало ожидать.

Потрясенный столь частым появлением призрака своего брата, Лудовико пытался найти этому объяснение. В чем тайный смысл этих народных видений? Он обратился за советом к великому астрологу Амброджо ди Розате.

— Твой брат не нашел успокоения, — был ответ. — Он обезличен, а потому пытается обрести свою личину, вступая в разговор с простыми людьми. Немало святых месс придется отслужить, прежде чем душа его найдет покой. В противном случае он еще долго будет тревожить наши земли, не находя мира в загробном существовании.

Лудовико мучил вопрос, который он так и не решился задать астрологу: «Почему брат не приходит ко мне?»

Смерть ненавистного брата ввергла Лудовико в оцепенение. Он пытался уединиться. Неожиданно ему открылось, что беспощадное дело своего брата теперь суждено продолжить ему. Судьба рода Сфорца должна остаться в его руках. И Лудовико приступил к плетению тонкой и хитроумной интриги. Цель — взять власть в свои руки. Окружающие еще и не догадывались, сколь огромной волей обладает молодой герцог.

Бона Савойская, вдовствующая герцогиня, нервно сжимает в руке тонкое перо. Она часами просиживает за письменным столом в одном из залов дворца. Ей уже тридцать лет. Она еще хороша собой. Она энергична. Она умеет повелевать и внушать трепет подданным. Однако над ней тяготеет тень человека, который в течение многих лет господствовал при миланском дворе. Это всемогущий первый министр, калабриец Чикко Симонетта, канцлер покойного герцога.