Патрик Гейл - Место, названное зимой

Обед был простым, но вкусным. Ломтик ветчины с запечёнными овощами, кусочек яблочного пирога, стакан холодной, чистой воды, какой Гарри не доводилось пить с тех пор, как он покинул Англию. Он ел за тем же старым громоздким деревянным столом, что и Мунк с Йёргенсенами, но, чтобы подчеркнуть неравенство, ему отвели жёсткий стул, тогда как сами сидели на обитых тканью.

Миссис Йёргенсен сохранила следы былой нордической красоты, которая уходит очень быстро, если мало времени находиться в тени и не поддерживать её процедурами, доступными только в городе. Её нервная улыбка больше напоминала тик, чем выражение радостных чувств, и она казалась усталой, но опасения не внушала. Все три дочери Йёргенсена пошли в отцовскую породу: ширококостные, круглощёкие, не особенно красивые, но очень здоровые с виду и ревностно, как домашние куры, блюдущие обязанности, которые накладывал на них статус и солидный возраст, Гарри вскоре узнал, что их звали Вильгельмина, Аннеметта и Гудрун, но называли Минни, Анни и Гуди. Минни была властной, лишённой чувства юмора, Анни – с юмором, но ехидная. Гудрун, младшая, наклонив голову, едва заметно улыбнулась Гарри, когда он представился, и он подумал, что, может быть, эта девушка станет здесь его единственным другом.

Разговор за обедом вёл Мунк, бо´льшей частью на датском. Дочери говорили по-английски, две старшие – с тем же акцентом, что их мать. Йёргенсен не говорил почти ничего, лишь изредка задавал вопросы на обоих языках, но больше внимания уделял еде.

Мунк прилагал не больше усилий, чтобы вовлечь в разговор своего спутника, чем если бы речь шла не о Гарри, а о тюке с вещами, который он с собой притащил. Гарри чувствовал болезненную неловкость; всё происходящее напомнило ему, как мальчишки, в школе державшиеся дружелюбно, вели себя совсем иначе, когда, не подумав, приглашали кого-то в гости. Не проходившие боль и стыд от того, что случилось утром, усиливали мучения.

Он предположил, что после такой долгой поездки Мунк останется по крайней мере на ночь; судя по всему, так думала и миссис Йёргенсен. Поэтому, когда её муж сказал: «Ну что ж, пойду дам нашему гостю работу, а потом отвезу Троелса обратно в город», – воцарилось молчание, за которым последовала перепалка, и вырваться на свежий воздух стало для Гарри облегчением. Йёргенсен закончил препирательства тем, что попросту встал и вышел вслед за ним, велел снять пиджак и галстук и отнести в свою комнату, затем снарядил резиновыми сапогами и лопатой и отвёл к одной из канав возле главной дороги. Он показал, как навоз, стекая со двора и с полей, мешает воде уходить в один из больших прудов, которые он называл болотами. Гарри предстояло выгребать навоз по краям канавы до тех пор, пока вода не побежит свободно. Закончив с этим, следовало повторить, и так с каждой канавой.

Это была тяжёлая работа, но, к счастью, не требовала большого ума и приносила даже какое-то удовольствие. Когда вонючая вода бежала по его ногам, он чувствовал себя как те мальчишки, которым он завидовал в детстве, когда они строили плотины или лепили пироги из грязи. Вскоре его рубашка взмокла от пота и забрызгалась грязью, ладони начало саднить – нежная кожа не привыкла к трениям с лопатой.

Он думал только о работе, простых повторяющихся действиях; если это была проверка, Гарри надеялся, что прошёл её. Он расчищал вторую канаву, когда Йёргенсен повёз мимо него Мунка на лёгкой маленькой двуколке, несколько напоминавшей ту повозку, на которой они сюда прибыли. Мунк обменялся с Йёргенсеном парой слов, потом выпрыгнул из повозки и рассмеялся.

– Ну, теперь ты не такой уж маленький джентльмен, – сказал он Гарри. Тот слишком устал, чтобы улыбнуться в ответ.

– Ну, увидимся через год и день, Вертикаль. Если тебя медведи не сожрут.

– Да, – ответил Гарри. – Спасибо.

– А я пока поищу для тебя участок получше, верно?

– Но… но почему ты это делаешь?

Мунк посмотрел ему в глаза.

– Потому что ты мне небезразличен, – сказал он серьёзно. – Веди себя хорошо. Не забывай меня.

И, вновь расхохотавшись над жалким видом Гарри, он запрыгнул обратно в повозку, и мужчины покатили по дороге, такой длинной и прямой, что двуколка сжалась до размеров игрушечной, прежде чем скрыться из виду.

Гарри копал канавы весь день, пока солнце не опустилось пугающе низко, и за ужином говорил с новыми знакомыми не больше, чем за обедом. Рухнув на кровать, он подумал, что расплачется, но не успел, провалившись в глубокий сон. Сновидения не принесли забытья; он слишком устал, чтобы ему что-нибудь снилось.

Обычно, когда ему приходилось ночевать на новом месте, он без конца просыпался всю ночь, но в этот раз открыл глаза, лишь когда пропел петух. Он был таким разбитым, нисколько не отдохнувшим, что ему казалось, будто вся ночь пролетела за несколько секунд.

Он брился и умывался ледяной водой, ел, работал и спал, и так проходили смутно различимые дни; он едва отдавал себе отчёт, почему все его чувства, обычно такие сильные, притупились, будто от ужаса нашло оцепенение; вряд ли он понимал, что его рассудок сжалился над ним. Счастьем было и то, что Йёргенсены ничем не напоминали ему о прежнем социальном положении; для них он был никем, не вызывавшим интереса.

Порой, и поначалу очень часто, Гарри думал, что совершил чудовищную ошибку. Не привычный к тяжёлому труду, ко всему, что предстояло терпеть, он мучился постоянными болями в ноющих мышцах и спине. Мягкие руки городского жителя вскоре покрылись мозолями и волдырями, так что он вынужден был каждое утро бинтовать их. Когда было сыро – а дождь шёл так редко, что Гарри успевал по нему соскучиться, – одежда не успевала высохнуть за ночь. Не лучше было и в жару – рой кусавших мошек и комаров вылетал из травы, стоило ему пройти мимо, и жадно впивался в обнажённую кожу, так что он вынужден был надевать несколько слоёв одежды и шляпу, как бы сильно ни пекло.

Работа была рутинной, по целым дням приходилось заниматься одним и тем же – чистить канавы, чинить изгороди, расчищать землю. Когда потеплело и маленькое стадо овец уже можно было выводить на пастбище, Гарри дни напролёт выгребал из стойл смесь соломы с навозом, за зиму истоптанную животными до густоты твёрдого сыра, относил её на поля и руками разбрасывал липкие комья. А потом была расчистка земли, ещё более трудное занятие. Следовало освободить участок, который Йёргенсен следующим летом собирался засеять, от колючих сорняков и камней. Камни стали настоящим проклятием. Редко попадались настолько небольшие, чтобы можно было вытащить их из земли без помощи лома. Гарри очень быстро усвоил, что поднимать их не стоит. Вытащив, их следовало катить на плоских санках, предназначенных специально для этой цели. Он запрягал в них лошадь и медленно вывозил камни по склону в то место, куда, по словам Йёргенсена, индейцы отводили буйволов на убой; отныне Гарри был обречён выгружать туда камень за камнем.