Патрик Гейл - Место, названное зимой

– Он не мой.

– Ты сам знаешь, что я имею в виду. Мунк в то время уже не числился студентом – спустя год учёбы его исключили за неуплату – и, разумеется, был зол как чёрт. Но всё-таки продолжал жить вместе со студентами, снедаемый завистью.

– Они с Полом были друзьями?

– Вовсе нет. Но, ещё когда он был студентом, он увидел меня на концерте и… знаю, это прозвучит самонадеянно и глупо, но он с тех пор мне просто прохода не давал.

– Тебе это льстило?

– Ты хотел сказать – бесило? Я решила, что он счёл нас богачами – это было совсем не так, но мама очень хорошо умела пустить пыль в глаза всем, кого намеревалась впечатлить, и он, по всей видимости, думал, что она по меньшей мере герцогиня или что отец оставил нам огромное наследство. Как бы то ни было, он думал, что семья врача – это всё-таки… Не знаю, как сказать. Общество повыше, чем торговцы и охотники, с которыми зналась его семья? В общем, он решил, что я ему нужна, и его не смущало, что сам он совершенно мне не нужен; мне не нужен был никто, и уж тем более Троелс Мунк. После двух или трёх невыносимых визитов он сделал мне предложение. Я отказала, но он не собирался с этим мириться. Продолжал гнуть своё. Преследовал Пола. Даже писал матери – она, конечно, пришла в бешенство, ведь такое ничтожество, как я, должно радоваться, что мне вообще сделали предложение. И мне, конечно, тоже писал. Посылал цветы. Фрукты не по сезону, что вряд ли мог себе позволить. Стихи, которые выписывал бог знает из каких омерзительных альманахов. Поэтому, когда однажды утром он появился у нас на пороге, я решила – он пришёл за мной. Спряталась у себя в комнате, предоставив Полу с ним общаться, но потом услышала, как Пол закричал и выбежал из комнаты. Тедди принял яд.

– Он погиб?

– Слава богу, нет, иначе всё приняло бы куда худший оборот. Мунк нашёл его и спас ему жизнь. Причина, по которой мы оказались в долгу у Мунка! Он дотащил Тедди до больницы через дорогу, где ему промыли желудок. Когда мы пришли его навестить, отец чуть ли не караул поставил у его кровати. Не только не разрешил нам увидеться с больным, но и вообще не пустил в дом. Отвёл меня в уголок и рассказал всю историю. Он нашёл письма, любовные письма, страстные письма, которые назвал «средством противоестественной связи». Они давали ясное подтверждение тому, что общение, какое я считала дружеским, оказалось противозаконным. Вечером отец Тедди сделал сыну очную ставку, потребовал немедленно всё это прекратить, а также оставить университет. Но всё-таки нам повезло. Если бы Тедди принял дозу посерьёзнее, если бы Мунк не услышал, как он упал со стула, если бы Тедди погиб, мистер Кросби отправился бы с письмами в полицейский участок. Теперь же он, конечно, был вне себя от стыда и унижения, но всё же… сохранял остатки гуманизма. Полу было велено покинуть Торонто, в идеале покинуть страну, в течение месяца и никогда не возвращаться под угрозой ареста.

– А ты оставила всё и поехала за ним.

– Ничего я не оставила, – возразила Петра, – кроме парочки болванов, которых учила играть на пианино, некоторой близости к светскому обществу, войти куда всё равно не было ни средств, ни желания, и назойливых ухаживаний Троелса Мунка.

– Он знал, что ты здесь. Увидел твою фамилию в списке земельного комитета, когда выбирал там участки получше для своих английских щенков.

– Поверить не могу, что всё ещё интересна ему столько лет спустя.

– Поэтому он притащил сюда меня, – сказал Гарри.

– Ну, по крайней мере, я могу держать в руках винтовку, когда буду сообщать ему, что его присутствие здесь неуместно.

– А много было разговоров?

– Скандалов, ты имеешь в виду? Нет. Отец несчастного мальчика сдержал своё слово и увёз Тедди раньше, чем мы начали продавать дом и вносить в нашу жизнь необходимые поправки. Мои друзья детства продолжают писать мне письма. Случись скандал, они бы честно всё мне рассказали. Сейчас же они только удивляются и завидуют моей свободе.

Гарри рассмеялся.

– Пожалуй, единственный верный и законный способ от него избавиться – обзавестись супругом.

Петра фыркнула.

– Даже если бы я и хотела замуж… Тебя послушать, это так же легко, как вытащить любую конфету из красивой коробочки. Ты же видел цвет здешнего общества на балу холостяков.

– Ну… – поддразнил он, – а как же тот парень с могучей грудью, что предложил тебе пожевать табак? С ним ты будешь как за каменной стеной.

Осталось целых несколько недель хорошей погоды, и снопы были ещё сухими, когда дошли слухи, что команда молотильщиков со дня на день прибудет из Веры в Винтер.

С учётом того, что дороги и постройки были весьма примитивны даже в сравнении с фермой Йёргенсена, Гарри ожидал увидеть самый простой механизм, поэтому удивился, когда прибыла процессия. Паровая машина была чуть поменьше, чем в Мус-Джо, и её втащили четыре тяжеловоза, а не энергия пара, но мощные стальные колёса, бороздившие себе путь по земле Слэймейкеров, казались ничуть не меньше. За ней высился бак для воды. Ещё несколько лошадей ввезли молотилку – самый важный механизм! – а те, кому не хватило места на лошади, ехали сзади на большой повозке.

Сам процесс оказался таким же бурным, как он и представлял: машинист с покрытым копотью лицом, никому не дававший слабины, заправлял многочисленными работниками. Здесь было настоящее вавилонское столпотворение; когда сели ужинать, Гарри услышал норвежский, украинский, ирландский, шотландский и даже датский – и все эти люди зарабатывали деньги, чтобы купить себе материалы, зерно или скот. Такое стремление заставило Гарри почувствовать укор вины, что у него есть лишние деньги, что ему не придётся провести зиму в лачуге из рубероида или в протекающей хижине из дёрна, что он имеет возможность работать только на себя, а не на других. Услышав несколько замечаний в магазине вскоре после приезда сюда, он понял, что должен работать в разы больше, чтобы завоевать уважение, если не хочет, чтобы к нему относились как к тунеядцам, живущим здесь за чужой счёт.

Пока машинист заводил механизм и вырабатывал облако пара, а его помощник ставил молотилку достаточно далеко, чтобы огромные брезентовые ремни привода, соединяющие её с паровой машиной, находились под правильным напряжением, не перегрелись и не ослабли, другие работники принялись забрасывать наверх лежавшие в ряд тюки пшеницы, а несчастному парню, сидевшему на повозке, приходилось проявлять достаточно ловкости, чтобы ловить их и укладывать. Когда повозка была заполнена, а два огромных механических зверя заревели, придя в движение, одному из мужчин пришлось выгружать тюки из повозки на своего рода стол, где двое работников, вооружившись острыми ножами, срезали бечёвку и бросали пшеницу в молотилку, откуда зерно выходило по крутому жёлобу примерно по пояс высотой. Мужчины по очереди складывали его в мешки, связывали их проволокой и клали на телегу. Вращавшиеся брезентовые крылья машины поднимали солому высоко вверх золотым потоком, от которого хотелось чихать. Солома приземлялась копной, которую время от времени собирали и подвозили на двух лошадях, запряжённых в большие конные грабли, к другой копне, побольше. Жуткие истории о травмах и смертях казались вполне правдоподобными, стоило только увидеть эту мешанину из ремней, быстро крутящихся стальных колёс и прыгающих туда-сюда измученных людей, полуслепых от пыли, машущих влево и вправо вилами.