Патрик Гейл - Место, названное зимой

– Петра, хватит, – сказал он. – Я прошу тебя, ложись в кровать. У тебя кровь идёт.

– Господи, опять? – она дотронулась ладонью до раны у рта. – Он меня укусил.

– Нет, это… ниже.

Она не сразу поняла, что он имеет в виду, потом ахнула и метнулась в спальню. Лампу она взяла с собой, оставив его в кромешной тьме, но он, ещё когда жил у Йёргенсенов, привык носить с собой спички в кармане на груди, где было относительно сухо. Он зажёг спичку и секунду спустя – красивую медную лампу, висевшую на цепочке над кухонным столом. Чайник засвистел, и к тому времени как Гарри нашёл полотенце, чтобы взяться за горячую ручку и не обжечься, свист перешёл в визг. Когда этот звук затих, он услышал тихий плач, доносившийся из комнаты Петры.

– Тебе что-нибудь принести? – спросил он, проклиная пробелы мужского образования. – Горячей воды? Полотенце?

– Нет, нет, – простонала она, – жить буду, спасибо. Только не входи. Я тебя очень прошу, не входи.

– Не буду, – заверил он, чуть не дотронувшись до двери в её комнату. – Я буду тут, пока Пол не вернётся.

Петра затихла. Гарри надеялся, она сделала всё, что нужно, легла в кровать и уснула. Конечно, ей нужно прийти в себя после пережитого ужаса и отдохнуть.

Особенности женского организма не были для Гарри тайной. Поскольку он был женат и жил в доме, полном женщин, ему было известно о ежемесячных кровотечениях, о том, что они сопровождались поиском тряпок, и плохим настроением, и зачастую болью. Винни, однако, разделяла философию матери о том, что, если женщины хотят во все времена оставаться желанными для мужчин, о некоторых вещах последним лучше не знать.

Гарри сложил чистую посуду в сушку, а грязную – в раковину, вылил на тарелки воду из чайника, добавил несколько мыльных стружек, вновь наполнил чайник, поставил обратно на плиту, закипать, и принялся домывать посуду. Мыть или стирать что бы то ни было, не важно, посуду или одежду, было не так просто в условиях, когда требовалось таскать воду из колодца или, в случае Гарри, из ручья, а потом кипятить на плите. Гарри, в доме которого ещё не было таких удобств, как раковина и канализация, потому что уборка урожая отвлекла его от этих забот, приходилось просто выносить грязную воду подальше и выплёскивать. Пол и Петра совсем недавно подключили к колодцу насос, чтобы наполнять напорный бак и до самых холодов доставлять воду в раковину поглубже. Но, конечно, зимой, когда все водные артерии замерзали на несколько месяцев, всем предстояло собирать снег, чтобы растапливать его в кастрюле на плите. Гарри мыл посуду, как это делала Петра, отполаскивая с мылом каждую тарелку в холодной воде, плещущей из крана, прежде чем поставить на деревянную сушку.

Убираясь на столе, он обнаружил осколок разбитого бело-голубого блюда. На одном из острых краёв запёкся жир. Он по наитию сунул осколок под кран, прежде чем опустить в корзину, куда складывали мусор, не годившийся в пищу для кур и свиней. Прибавив горячей воды, отскребая котлы и сковородки, он мысленно возвращался к тому, каким жизнерадостным был Мунк за обедом. Прибыл ли он затем, чтобы избить Петру, или просто проезжал мимо и решил не упускать подвернувшуюся возможность? В душе Гарри шевельнулось дурное предчувствие, что он вновь попытался навязать Петре свою ненужную любовь, но тут же затихло.

– Зря ты этим занялся, – её голос напугал его так, что он с плеском уронил крышку сковороды в мыльную воду. Петра успела одеться, промыть водой рану и причесать волосы, страшно растрёпанные, когда она открывала дверь. Не считая синяка, она казалась такой же, как всегда.

– Я был не против.

– Зато я против. Садись. Мне нужно выпить, а в одиночестве я не пью, – она вынула бутылку и два стакана. – Боюсь, у меня только бурбон, больше ничего, но и он сойдёт, – она плеснула обоим золотистой жидкости, пододвинула стакан поближе к Гарри. – Прости за мой жуткий вид.

– Господи, перестань.

– Ты, наверно, подумал, что я сошла с ума.

– Вовсе нет. Я просто волновался. Уверена, что тебе не нужен врач?

– Абсолютно. Глаз скоро пройдёт, след от укуса – тоже. Воспоминания останутся чуть дольше. Но знаешь что? Я боюсь. Мне надо с кем-то поговорить, и уж точно не с Полом. Он взял с собой ружьё?

Гарри кивнул. Она шумно вздохнула.

– Молись, чтобы он его не нашёл.

– Может, нам обратиться в полицию?

– Милый, дорогой мой Гарри! Ты забываешь, где мы находимся. Даже будь поблизости что-то смыслящий полицейский, да хоть целый отряд, что бы они сделали?

– Поймали бы его.

– А потом что? – Она попыталась выговорить что-то ещё, но не смогла и начала заново: – Когда женщина позволяет мужчине себя… оскорбить, судебный процесс почти всегда оставляет на ней нехороший отпечаток. Тогда как мужчина спокойно уходит от правосудия.

– Но почему?

Она горько рассмеялась.

– Много причин. Не самая последняя из них заключается в том, что Фемида – слепая женщина, а судья – почти всегда нелюбимый старик. Нехватка доказательств или свидетелей. Сконфуженность судьи и присяжных. Недостаточно громкие крики, чтобы показать, что она не получала удовольствия от процесса.

Лишь тогда Гарри понял, что травма, нанесённая Мунком, не свелась к подбитому глазу, и, стыдясь своей глупой наивности, залпом проглотил бурбон и с трудом подавил приступ удушья.

– Прости, – сказала она, – он довольно резкий. Применяется только для медицинских целей. В том числе таких, как последствия насилия и побоев, – она снова вздохнула. – Бесполезно! Только в прошлом году был ужасный случай. Девушку на той стороне Баттлфорда, ирландку, изнасиловал наёмный работник её отца. Сказал, что она его спровоцировала. Она сказала, что отбивалась, как могла, но, когда поняла, что не поможет, просто ждала, когда закончится этот кошмар. Когда судья спросил, почему она не звала на помощь, она ответила, что кричать было бесполезно, поскольку отец уехал по делам, а ближайшие соседи находились в шести милях отсюда. Судебный процесс сильно подпортил ей репутацию. Я слышала, отец отправил её назад в Ирландию. Здесь никто не захотел бы на ней жениться, – она посмотрела ему в глаза. – Не кори себя, Гарри. Даже если я визжала бы изо всех сил, шум молотилки заглушил бы крики. Ты бы и выстрела не услышал.

Он проглотил ещё немного обжигающей жидкости и вместе с ней – глупые слова, которые всё равно не принесли бы успокоения. Он лишь покачал головой и стал ждать, пока она вновь заговорит. Она опустила глаза, разгладила ткань юбки.

– Забавно, – сказала она. – Я никогда не питала романтических иллюзий, даже когда была совсем юной девушкой. Думаю, мать ввела мне слишком действенное противоядие, и к тому же, благодаря пациентам отца, я очень хорошо представляла себе, что мужчина может сделать с женщиной. И всё же мне было интересно, я надеялась однажды… всё это испытать с человеком, которого ценю и уважаю. А теперь я чувствую себя такой глупой, как скряга, хранивший в тёмном углу драгоценный камень только для того, чтобы его украли.