Николай Фробениус - Застенчивый порнограф

Сара читала о Вселенной все, что ей попадалось. У нее была целая полка книг об астероидах, планетах, галактиках, суперновых и черных дырах. Симон думал, что вся Вселенная у нее в голове. Ему нравилось слушать ее рассказы о Вселенной. Она говорила низким голосом, серьезным тоном, словно учительница. Симону хотелось закрыть глаза и положить голову ей на грудь. Может, ей это будет приятно. Нет, не будет. Она разъярится. Точно. Ее голос был глухой и певучий. Он не знал, смотреть ему на нее или в окно на Вселенную.

— Под конец Солнце станет гигантской красной звездой, в сотни раз ярче, чем теперь. И тогда Земля и другие планеты вокруг Солнца погибнут. Они сгорят и исчезнут…

Они сидели на кровати в комнате Сары. Наконец-то взрослые ушли со двора, отправились на работу. Сара продолжала говорить. Симон видел, что ее лицо просветлело. Она махала в воздухе руками, усыпанными веснушками. Время от времени она останавливалась и смотрела ему в глаза, чтобы убедиться, что он понял ее слова. Она хмурилась, и морщинки делали ее похожей на старуху.

— А потом Солнце потеряет свой огненный плащ и станет мертвой звездой. Ты знаешь, как оно будет называться?

Симон сделал вид, что вспоминает и не хочет отвечать сразу. Она положила руку ему на плечо и сжала его:

— Белый карлик. Через некоторое время весь свет, все тепло уйдут из Солнца, и оно станет черным карликом, мертвым и холодным шаром.

Сара печально улыбнулась. Симон кивнул:

— А ты не можешь рассказать про черные дыры?

— Не могу, устала.

Симон склонил голову набок. Он знал, что это ей нравится.

— Приходи, расскажешь еще что-нибудь.

Она одним прыжком соскочила с постели и подула на бумажный фонарик, болтавшийся на прибитом к потолку шнурке. Он закружился, как нахохлившаяся птичка, которая вот-вот рухнет на землю.

— Я хочу пить. У тебя есть деньги на сок?

Симон пошарил в брючном кармане и выудил монетку. Они сбежали по лестнице, выскочили на улицу и быстрым шагом направились по Маркусгатен к площади, к киоску, к старику в солнечных очках с буквами NBA на кепке, продавцу мороженого.

К приходу матери Саре полагалось быть дома. Она должна была помогать матери, хотя Симон не знал, что именно ей приходилось делать. Но Саре велено было непременно находиться дома в это время. Симон отправился к себе. Мама спала. Проходя мимо ее двери, он услышал, что она тихонько стонет, лежа в постели. Это было не грустное, а веселое хныканье. Так хнычет человек, когда ему снится, что он парит высоко в небе на воздушном шаре. Симон вошел в свою комнату. Посмотрел на книжную полку и на книгу о Мэрилин, лежащую на письменном столе рядом с комиксами о Супер-Дуде. Мэрилин улыбалась. Волосы обрамляли голову словно нимб. Симон уселся в старое дедушкино кресло, подаренное ему тетей Эленой. Сидя в этом глубоком кресле, он чувствовал себя взрослым. Он закрыл глаза и представил, что читает финансовую газету, потом открыл глаза и уставился в окно. По Маркусгатен в сторону гавани шла Сара с матерью. В гавани у Себастиана была контора, и Сара говорила, что из окна видно море далеко-далеко. Симон встал и подошел к окну. Сара и ее мать несли какие-то мешки. Похоже, тяжелые.

Сара шла на несколько метров позади матери. Мать обернулась и сказала что-то Саре с кислой гримасой. Кожа на ее лице была серой. Она слишком много курила. Волосы у нее были длинные, темные. Вероника говорила, что она их красит, а еще она говорила, мол, довольно странно, что она живет со своим родным братом.

— Но ведь ты живешь со своей родной сестрой, — возразил Симон.

— Это совсем другое дело, — отрезала Вероника и вышла из комнаты.

Сара поставила мешки на землю. Мать снова обернулась, взяла у Сары мешок и дала дочери один из своих. Сара кисло улыбнулась. Симон открыл окно. Ему хотелось окликнуть ее, помахать. Но он сдержался и закрыл окно. Ему было стыдно махать. Это неприлично. Каждый раз, когда кто-нибудь махал, ему становилось неловко за того человека. Махать — стыдобища. Он никогда не будет махать. Это неприлично. Он подумал, что мешки у Сары набиты старыми газетами. Зачем им эти газеты? Может, они хотят разжечь костер и спалить контору дяди Себастиана? Может, им осточертел ядовитый дым его сигар? Две фигуры на Маркусгатен медленно удалялись в сторону гавани и наконец исчезли.

Позднее, после полудня, Симон стоял у двери маминой спальни. Он пытался вспомнить, какую роль она будет играть. Вечером — генеральная репетиция, а у мамы главная роль, но, в какой пьесе, он забыл. Она говорила ему название пьесы и фамилию того, кто ее написал и какую роль она будет играть. Симон закрыл глаза, пытаясь вспомнить, ему очень хотелось войти к ней, пошутить, пожелав ей «сломать ногу» [5] Игра слов. По-норвежски «нога, кость» означает также «трудность». , как говорят у них в театре, и назвать роль, которую она будет играть. Это что-то на «Е»… что-то на «Е»… «Е»… Симон ходил с Вероникой в театр еще совсем маленьким, но, когда начал учиться в школе, перестал бывать в театре. Иногда она приглашала его и тетю Элену на премьеру, но очень редко. «Е, Е…» Он открыл глаза и уставился на дверь. Доносился голос Чета Бэйкера. Он прислушался. «Let’s get lost» [6] «Давай забудемся» (англ.). . Он нажал на ручку, открыл дверь и подошел к ней. «Let’s get lost». Она сидела перед зеркалом за туалетным столиком. От лежащей в пепельнице сигареты тянулась к высокому потолку тонкая струйка дыма. Он огляделся, посмотрел на разбросанные на столике вещи — маскара, губная помада, бюстгальтеры, корсеты, черное платье и накладные ресницы. «Let’s get lost». Она подняла глаза. Он улыбнулся ее отражению в зеркале и попытался не смотреть на ее грудь под прозрачным лифчиком. Потом подошел к ней совсем близко и положил руки ей на плечи, ее кожа была влажной от лосьона с лавандой. Она закрыла глаза, фальшивые ресницы оставили на лице легкий след. Он заметил на веках полоски цветных теней. «Let’s get lost in each others arms» [7] «Давай забудемся в объятиях» (англ.). . Он осторожно сдвинул лямки лифчика и стал массировать ей плечи. Она нагнула голову, так что подбородок уперся в грудь. Ее волосы были завязаны в узел. У корней он увидел несколько тоненьких седых прядей. Массируя плечи, он смотрел на узел волос. «And though they think us ruther rude» [8] «И хотя они считают нас довольно грубыми» (англ.). . Всего лишь несколько тоненьких седых прядей. Пальцы Симона впились в ее кожу, и он почувствовал, какие сильные у нее сухожилия. «Let’s tell the world we’re in the crazy mood» [9] «Давай скажем миру, что мы обезумели» (англ.). . Она наклонила голову влево и сказала:

— Ой, как приятно.

Он молча кивнул.

— Только не надо так сильно.

Он уставился на флаконы духов.

— Это «Хлоя»? — спросил он.