Джон Стейнбек - Зима тревоги нашей. Путешествие с Чарли в поисках Америки

Началось с того, что Росинанта захлестнула волна транспорта, захлестнула и понесла, как поблескивающий обломок в фарватере бензовоза длиной с полквартала. Позади меня шел страшенный механизированный цементовоз, вращающий на ходу своей огромной гаубицей. Справа — то, что, по моему разумению, было не чем иным, как атомной пушкой. Верный себе, я ударился в панику и сбился с пути. Точно обессилевший пловец, я кое-как выбрался вправо на тихую улочку, где был немедленно остановлен полисменом, который уведомил меня, что для грузовиков и прочей подобной же мрази здесь проезда нет, и швырнул Росинанта обратно в ненасытный поток.

Я ехал час, другой, третий, не в силах отвести глаза от теснящих меня мамонтов. Наверное, переезжал Миссисипи, но разве ее можно было увидеть? Так я и проглядел и Миссисипи, и Сент-Пол, и Миннеаполис. Единственное, что я видел, — это реку грузовых машин; единственное, что я слышал, — рев моторов. Воздух, насыщенный выхлопными газами, жег мне легкие. На Чарли напала перхота, а я даже не мог протянуть руку и похлопать его по спине. Когда Росинант остановился на красный свет, выяснилось, что мы едем по Эвакуационной трассе. Я не сразу сообразил, что это значит. Голова у меня шла кругом. Я полностью потерял ориентацию. Но указатели «Эвакуационная трасса» продолжали сменять один другой. Ну конечно! Это же дорога, по которой будут спасаться от бомбы, которую еще никто не сбросил. Здесь, в самой середине Среднего Запада, дорога для беженцев — путь, начертанный страхом. Я мысленно представил себе, как все это будет, потому что мне приходилось видеть людей, спасающихся бегством: дороги, забитые намертво, и паника на краю нами же самими созданной бездны. Я вдруг вспомнил долину, где толклись индюшки, и подумал: хватило же у меня наглости обозвать ту птицу глупой. У нее даже есть преимущество перед нами. Она по крайней мере вкусная.

Мне понадобилось без малого четыре часа, чтобы проехать города-близнецы. По слухам, некоторые районы в них очень красивы. Золотую долину я так и не нашел. От Чарли проку было мало. Он не имел ничего общего с расой, которая способна создать нечто такое, от чего ей самой надо спасаться бегством. Ему не требуется улетать на луну от земного окаянства. Вынужденный сталкиваться с нашей дуростью, Чарли так ее и оценивает: дурость есть дурость.

За эти сумасшедшие часы я, вероятно, в какой-то момент еще раз переехал через реку, потому что теперь Росинант опять мчался по федеральному шоссе № 10, которое вело по левобережью Миссисипи на север. Когда мы снова выехали на вольный воздух, я, совершенно измученный, остановил Росинанта у придорожного ресторана. Ресторан оказался немецкий, и в нем было все, что и должно быть в таком заведении: сосиски, колбасы, кислая капуста и ряд глянцевитых пивных кружек, висевших над стойкой без употребления. В этот час я был там единственным посетителем. Встретила меня официантка — отнюдь не Брунгильда, а нечто худощавое и темное лицом — не разберешь, то ли юное, чем-то опечаленное существо, то ли расторопная старушка. Я заказал Bratwurst [64] Жареная колбаса (нем.). с кислой капустой и своими глазами видел, как повар сорвал целлофановый чехольчик с сардельки и бросил ее в кипяток. Пиво подали консервированное. Bratwurst была отвратительна, а капуста — издевательски водянистое месиво.

— Не знаю, может, вы посоветуете, как мне быть? — спросил я древне-юную официантку.

— А в чем дело?

— Да я, кажется, заплутался.

— То есть как это заплутался?

Повар просунулся в кухонное окошко и налег голыми локтями на раздаточный стол.

— Мне надо в Соук-Сентр, а я никак туда не доберусь.

— А едете вы откуда?

— Из Миннеаполиса.

— Так как же это вас занесло на левый берег?

— Наверное, я и в Миннеаполисе плутал.

Официантка посмотрела на повара.

— Он заплутался в Миннеаполисе, — сказала она.

— В Миннеаполисе нельзя заплутаться, — сказал повар. — Уж поверьте мне, я оттуда родом.

Официантка сказала:

— Я хоть сама из Сент-Клауда, но в Миннеаполисе не заплутаюсь.

— Значит, у меня особые таланты в этой области. Но все-таки до Соук-Сентра мне добраться надо.

Повар сказал:

— Если он будет ехать по шоссе, то не заплутается. Вы же на Пятьдесят втором. Переедете через реку у Сент-Клауда и так и держитесь Пятьдесят второго.

— Разве Соук-Сентр тоже на Пятьдесят втором?

— А где же еще? Вы, наверное, нездешний, если плутали в Миннеаполисе. Мне завяжи глаза, я там не заплутаюсь.

Я сказал несколько раздраженно:

— А в Олбани, а в Сан-Франциско?

— Я там сроду не был, но ручаюсь, что все равно плутать не буду.

— Я была в Дулуте, — сказала официантка. — А на Рождество поеду в Су-Фоле. У меня тетка там живет.

— Разве в Соук-Сентре у тебя никого нет? — спросил повар.

— Как нет — есть, да ведь это недалеко отсюда. А хочется подальше, вот как он говорит — Сан-Франциско. Брат у меня служит во флоте. Они сейчас в Сан-Диего. А у вас есть кто-нибудь в Соук-Сентре?

— Нет, просто хочу посмотреть город. Это родина Синклера Льюиса.

— А-а, да! Там есть такая вывеска. Туда многие ездят вот так же, посмотреть. А городу от этого прибыль.

— Он первый мне рассказал про эти места.

— Кто?

— Синклер Льюис.

— А-а, да! Вы с ним знакомы?

— Нет, только читал.

Еще секунда, и она бы спросила: «Что?» Но я пресек ее:

— Значит, переезд у Сент-Клауда и дальше по Пятьдесят второму?

Повар сказал:

— По-моему, этот, как его… там больше не живет.

— Да, я знаю. Он умер.

— В самом деле?

Да, действительно, в Соук-Сентре была доска с надписью: «Здесь родился Синклер Льюис».

Я почему-то не стал задерживаться в этом городе и сразу свернул на шоссе № 71, к Уодену. Скоро совсем стемнело, а я все еще ехал и ехал, стараясь поскорее добраться до города Детройт-Лейкс. Передо мной неотступно стояло лицо — худое, сморщенное, как яблоко, слишком долго пролежавшее в бочке, и на этом лице была печать одиночества, мучительной тоски одиночества.

Я был с ним не так уж близок, а в те дни, когда он шумел и слыл «красным», и вовсе его не знал. В последние годы жизни он несколько раз звонил мне, приезжая в Нью-Йорк, и мы с ним завтракали в «Алгонкине». Я называл его мистер Льюис и мысленно до сих пор так называю. Пить он уже не мог и от еды тоже не получал удовольствия, но глаза его то и дело поблескивали сталью.

Я прочел «Главную улицу» еще в школе и до сих пор помню, с какой яростью накинулись на эту книгу в его родных местах.

Навещал ли он их впоследствии?

Да, изредка, проездом. Хорош только тот писатель, которого нет в живых. Тогда он никого больше не всполошит, никого больше не разобидит. В последнюю нашу встречу мне показалось, будто он совсем ссохся. Он говорил тогда: «Что-то холодно. Все время знобит. Я уезжаю в Италию».