Джон Стейнбек - Зима тревоги нашей. Путешествие с Чарли в поисках Америки

По ту сторону реки Колорадо, если смотреть из Нидлса, виднелись вздымающиеся в небо темные зубцы аризонских скал, а за ними начиналась огромная пологая равнина, которая восходит все к тому же становому хребту континента. Я хорошо знаю этот путь, так как много раз ездил им. Кингмен, Эш-Форк, Флагстаф с горной вершиной вдали, потом Уинслоу, Холбрук, Сендерс. Вниз, под уклон, и снова подъем, и вот Аризона остается позади. Города здесь несколько разрослись по сравнению с тем, какими я их помнил, освещение на улицах теперь ярче, придорожные мотели стали больше и роскошнее.

Я пересек границу Нью-Мексико, ночью промчался мимо Галлапа, а остановку сделал на перевале, и надо сказать, что здесь он выглядит куда эффектнее, чем на Севере. Ночь была холодная, сухая, звезды сияли как хрустальные. Я заехал в небольшую ложбину, чтобы укрыться от ветра, и остановил Росинанта у наваленных горой битых бутылок. Их были тысячи и тысячи — из-под виски, из-под джина. Почему они там оказались — понятия не имею.

И вот, сидя в кабине, я очутился лицом к лицу с фактом, от которого все пытался увильнуть. Я гнал себя по этим дорогам, отсчитывая милю за милей, потому что уже ничего не видел и ничего не слышал. Способность воспринимать что-либо была исчерпана, или же, уподобившись обжорам, которые и насытившись продолжают набивать брюхо, я не мог усваивать то, что открывалось моим глазам. Каждый новый холм казался мне двойником предыдущего. Точно так же получилось у меня и в мадридском Прадо, после того как я посмотрел сотню полотен: чувствуешь, что сыт по горло и при всем желании ничего больше не можешь увидеть.

Хорошо бы теперь найти какое-нибудь укромное местечко на берегу ручейка, отдохнуть там и несколько воспрянуть духом. Чарли, сидевший рядом со мной в темноте кабины, чуть слышным поскуливанием доложил мне о своих надобностях. Даже Чарли был забыт! Я выпустил его, и он медленно побрел к горе бутылок, принюхался к ним и повернул в другую сторону.

Ночь была холодная, такая холодная, что меня пробирала дрожь, и я включил свет и зажег газ в своем домике, чтобы прогреть его. Беспорядок там был полный. Постель не застлана, в раковине грязная посуда, оставшаяся после завтрака. Я сел на кровать и вперил взор в серое уныние, расстилавшееся передо мной. Откуда я взял, что смогу познать свою страну? За последние сто миль мне и с людьми-то не хотелось сталкиваться. И когда волей-неволей приходилось заезжать на заправочные станции за горючим, объяснялся я там односложно и не замечал того, что делается вокруг. Глаза и мозг здорово подвели меня. Я сам себя дурачу, воображая, будто такая поездка необходима и даже поучительна. Конечно, лекарство от всех этих мыслей было у меня под рукой. Не вставая с кровати, я дотянулся до бутылки виски, налил себе полстакана, понюхал и слил все обратно. Нет, этим не вылечишься.

Чарли все еще не было. Я отворил дверь и свистнул, но отклика на мой свист не последовало. Это привело меня в чувство. Я схватил электрический фонарь и уткнул его пронзающий луч в темноту ложбины. Ярдах в пятидесяти от меня сверкнули два глаза. Я подбежал туда и увидел, что Чарли стоит, вперив взор в пространство, точь-в-точь как я сам вперял несколько минут назад.

— Чарли, что с тобой? Ты плохо себя чувствуешь?

Хвостик медленно транслировал мне его ответы:

«Да нет, как будто ничего».

— Я тебя звал, почему ты не откликнулся?

«Я не слышал».

— Куда ты смотришь?

«Не знаю. Так… никуда».

— Что же, тебе и ужинать не хочется?

«Да я не проголодался. Но если это надо для проформы… что ж, можно и притвориться».

Вернувшись в домик, он плюхнулся на пол и положил морду на передние лапы.

— Залезай на кровать, Чарли. Будем кукситься вместе.

Он повиновался, но особенного восторга по этому поводу не выказал. Я запустил пальцы в его чубчик и почесал ему за ушами, где он больше всего любит.

— Ну как?

Он передвинул голову.

«Чуть левее. Фтт. Да. Здесь».

— Никчемные мы с тобой путешественники. Чуть из дому, и уже захандрили. Первый белый человек, который был в этих местах… его, кажется, звали Нарваэс… Если не вру, на такую прогулочку ему понадобилось шесть лет. Нука подвинься. Сейчас проверим. Э-э, нет, все восемь — с тысяча пятьсот двадцать восьмого по тысяча пятьсот тридцать шестой. И сам Нарваэс сюда не добрался. Но четверо из его партии все-таки дошли. Интересно, на них хандра тоже нападала? Кишка у нас тонка, Чарли. Может, нам выкинуть что-нибудь такое-эдакое? Когда твой день рожденья?

«Не знаю. Может, как у лошадей — первого января?»

— А не сегодня?

«Кто знает!»

— Хочешь, я испеку тебе пирог? Придется блинчатый, потому что у меня есть коробка с готовой смесью. И побольше сиропу, а сверху воткнем свечку.

Чарли проявил некоторый интерес к моим манипуляциям. Его глупейший хвостик вел со мной деликатную беседу.

«Пекет пирог собаке, а когда собакино рожденье, думаете, знает, вот увидят и скажут: совсем спятил».

— Если твой хвост не в ладах с интеллигентной речью, тогда слава богу, что ты не умеешь говорить.

Пирог получился вполне приличный — в четыре слоя, пропитанный кленовым сиропом, а сверху огарочек. Пока Чарли ел и лизал сироп, я выпил за его здоровье неразбавленного виски. И после этого нам обоим полегчало. Но Нарваэс оставался Нарваэсом — восемь лет! Были же люди в прошлые времена!

Чарли слизнул сироп с усов.

«Почему ты скис?»

— Разучился видеть, Чарли. А когда такое случается, то боишься: уж не навсегда ли?

Чарли встал и потянулся всем телом — сначала носовой частью, потом кормовой.

«Пойдем, что ли, прогуляемся вверх по тропинке, — предложил он. — Может, опять все будешь видеть».

Мы осмотрели кучу битых бутылок из-под спиртного и стали взбираться на холм. Наши легкие возвращали холодный, сухой воздух струйками пара. Какой-то зверь, видимо большой, прыжками удирал от нас вверх по каменистому склону, а может, зверь был маленький, но лавину пустил вниз большую.

— Ну, что говорит твой нос? Кто это?

«Какой-то неизвестный. Пованивает мускусом. В погоню за ним я, во всяком случае, не собираюсь».

Ночь была такая темная, что ее всю прокалывали огненные точки. На крутом каменистом откосе мой фонарь нашел ответную вспышку. Я вскарабкался туда, скользя и оступаясь, потерял эту блестку и снова нашел — свежий на изломе сколок породы, а внутри вкраплена слюда. Не бог весть какое сокровище, но все-таки приятно. Я сунул камень в карман, и мы пошли спать.

Приступая к этому повествованию, я знал, что рано или поздно мне надо будет заняться Техасом, и меня пугала такая перспектива. Как космонавт не может миновать Млечный Путь, так и я не мог бы объехать Техас стороной. Огромная Ручка Сковороды [89] Прозвище северной части Техаса между штатами Оклахомой и Нью-Мексико. — Примеч. ред. просунулась далеко на север, а остальная часть этой «сковородки» жмется к Рио-Гранде. Уж если заехал в Техас, так не скоро оттуда выберешься, а некоторые и вовсе там застревают.