Анатолий Баранов - Голубые дьяволы

Ухватив рукой протянутую с лодки длинную палку, старик осторожно подтянул к берегу утлое суденышко и только теперь как следует разглядел сидящих в нем красноармейцев. Один из них был коренастый крепыш с серыми прищуренными глазами на широком улыбающемся лице и с алыми кубиками на голубых петлицах. Другой, тоже невысокого роста, но уступающий своему товарищу плотностью, имел на петлицах треугольнички.

— Ну и речечка! — покрутил круглой, стриженной под «полубокс» головой старший лейтенант, вскочив на берег и привязывая лодку к оголенному корневищу. — На что уж Нева быстра, а и то не сравнить… Здравствуйте, папаша, — протянул он руку старику. — Спасибо за помощь, а то угораздило б нас вон под ту коряжину.

— Здорово, сынки, — ответил рукопожатием рыбак. — Что ж это вы, так сказать, не знавши броду…

— Полезли в воду? — закончил мысль старика старший лейтенант. — Служба у нас, отец, такая окаянная. А вы что здесь делаете, простите за любопытство?

— Рыбку ловлю. Да что–то не дюже ловится.

— Из местных?

— Нет, беженец. С Кубани отступил вместе со своей старухою. А ты, небось, питерский?

— Да, из Ленинграда. А как вы угадали?

— Про Неву упомянул. Потом это… выговор у тебя тамошний: на «г», по–благородному гутаришь. Я сколь годков там прослужил в конвое его величества, а так и не научился «гекать» по–петербуржски.

— Неужто у самого царя служили? — удивился старший лейтенант.

— Так точно, ваше красное благородие, — старик дурашливо поднес к седому виску заскорузлую ладонь. — Младший урядник, егорьевский кавалер Козьма Шпигун. Сундук кованый с патретом царя на крышке за службу имею — царский подарок.

— Золото, наверное, храните в сундуке?

— Да нет — крючки рыбацкие.

— В гражданскую войну с белыми заодно? — продолжал любопытничать старший лейтенант.

— Вначале с белыми, а апосля с красными, — охотно отвечал Георгиевский кавалер. — С самим Кочубеем Иваном. Боевой был атаман. А вы, хлопцы, ай за грибками на энту сторону?

— Да уж такие, дедушка, грибки, что и ума не приложу, как быть.

— А что так?

— Получил приказ от своего начальства через Терек переправу построить.

— Да зачем же вам переправа, если мост имеется? — удивился старик.

— На всякий случай. Мост ведь в любое время фашисты разбомбить могут. Вот мы и перебрались с сержантом на эту сторону посмотреть, к чему тут можно трос прикрепить.

— Паром, что ль, хотите соорудить?

— Ну да.

— А где же трос?

— В том–то и беда, что троса нигде найти не можем, — вздохнул старший лейтенант. — Вы там в Предмостном случайно не видели?

Старик задумался: нет, не припомнит.

— Черт его знает, где искать, — нахмурился старший лейтенант и подошел к стоящему у самой воды дубу. Приятельски похлопал ладонью по шершавой коре — такой не только паром, целый корабль выдержит.

Сержант тоже подошел к дереву, вынул из чехла финский нож и сделал зарубку. Затем они вдвоем сходили по тропинке к дороге, прикинули на ходу, где удобнее сделать к ней просеку. Вернувшись, пожали руку старому рыбаку, пожелали ему «ни пуха ни пера» и сели в лодку.

— Поглядите, дедуня, насчет тросика в деревне, — попросил на прощанье старший лейтенант. — Чем черт не шутит, вдруг попадется на глаза. Тогда не посчитайте за труд сообщить. Мы вон там будем, — он махнул рукой на противоположный берег, где окраинные домики спускались с обрывистого яра почти к самой воде.

— Погляжу, — пообещал старик, раскуривая трубку. — А кого спросить, ежли чего?

— Шабельникова Петра Игнатьевича. Ну, пока, дедуня!

— Бывайте здоровы, хлопцы! — махнул трубкой старик и вдруг поперхнулся табачным дымом, закашлялся, засучил руками: — Погоди, не отчаливай! Совсем из ума вон. Сказано: «Не будь тороплив, будь памятлив». Я, ить, Пётра Игнатич, знаю, где есть трос.

— Где? — Шабельников едва не выскочил снова на берег.

— В эмтээсе видел, как ехал мимо. Вот на такой барабанище намотан! — старик описал трубкой круг в воздухе.

— На какой МТС?

— Шут ее знает. Нужды не было запоминать–то. Кабы вернуться — припомнил бы.

— Так поедемте с нами, у нас машина есть.

— Поехать бы можно, только слышишь, какой в той стороне свистопляс происходит? Чего доброго, попадешь немцу в лапы.

— Боитесь?

Старик насупился, выколотил трубку о ствол тополька.

— Ты, Пётра Игнатич, еще в пеленки изволил, а я уже к тому времени перестал бояться. А ну двигайся ближе к середке, я с шестом стану, а то вы такие мастера, что допреж время на тот свет спровадите.

Минька с младшим братом еще сладко спали поутру в летней хате, что по кавказскому обычаю находится между основным человеческим жильем и коровьим хлевом, когда в огороде вдруг оглушительно грохнуло. И тотчас раздался истошный крик матери:

— Минька! Пашка! Вставайте скореича, прячьтесь в яму — немцы из пушков стреляют! Ах, матерь божая! Да проснитесь же вы, лайдаки стодеревские!

Ничего не соображая спросонья, Минька, словно лунатик, спустился по шаткой лесенке в сырой и воняющий плесенью подвал и только тогда понял, что в Моздоке началась война.

В яме, под полом темно, холодно и скучно: сиди на корточках, как мышь в норе, и слушай бабьи причитанья. Там сейчас Ахмет, может быть, из пушки в танк целится, а он в яму спрятался. Минька прислушался: наверху было тихо. Нащупав руками лестницу, он полез по ней наверх.

— Ты куда? — схватила его за штанину мать.

— До ветру, — ответил Минька.

— Потерпи чуток.

— Не могу.

Мать заругалась:

— Вот же приспичит нечистая сила не ко времени! Ох, беда мне с вами, чтоб вы не выздохли. Ну, ступай, да гляди, не долго. Экие страсти, царица небесная, защити и помилуй!

Минька выскочил из ямы, прикрыл ее крышкой — ищите теперь ветра в поле. Выбежал из летника во двор, там солнца — целая прорва. И никакой нет войны. Чирикают воробьи, кокочут куры. В хлеву мыкнула корова. Третий день уже не гоняют ее в стадо. Минька направился в огород. Надо посмотреть, в каком месте разорвался снаряд. Ага, вот она воронка — словно свинья нарыла между яблоней и алычой. Не очень–то большая. На дне желтеет глина, и воняет из нее противнее, чем из соседнего сортира. «Должно быть, порохом», — отметил про себя Минька и вернулся во двор разочарованный: ничего страшного. Открыв калитку, выглянул на улицу — ни одной души в оба конца, словно вымерла.

Снова грохнуло, теперь уж где–то на Красной площади. «По собору целят», — определил Минька. Он тихонько прикрыл за собой калитку и побежал к городской окраине.

— Стой! Ты куда? — крикнули ему из открытого окна углового дома, что глухой стеной выходил на Близнюковскую улицу. Впрочем, она, эта стена, уже не была глухою. В ней над самой землей пробиты узкие щели, из которых торчат стволы противотанкового ружья и ручного пулемета. Точь–в–точь как в ГУТАПе, только пушки не хватает.