Анатолий Баранов - Голубые дьяволы

Кукуш — словно оглох.

— И отец твой гад, и мать твоя гада, и вся твоя родня сплошное гадье!

Млея от восторга за свою безнаказанность, Минька пересек улицу и пристроился сзади к марширующему повару.

— Сволочь ты фашистская, васисдас вонючий. Вот вернутся наши, я тебе кишки выпущу и на провода повешу.

Ну и терпенье у этого немца! Шагает знай и ноль внимания на все Минькины ругательства.

Из калитки напротив выскочила на улицу Танька Лукьянцева. Моментально оценив обстановку, она завела речитативом:

— и сделала немцу рожу.

Вскоре вокруг марширующего завоевателя скакали и кривлялись уже несколько ребятишек с Луковской улицы.

— Бе-е! — блеял один козлом, забегая немцу наперед и прикладывая к своей лохматой голове указательные пальцы — рожками, словно пытаясь забодать его.

— Гав! — имитировал другой голос собаки, намеревающейся ухватить прохожего за штаны.

Между тем установленные офицером десять минут истекали. Кукуш в последний раз отмерил шагами расстояние до угла улицы, мельком взглянул на наручные часы и, внезапно остановившись, выхватил из кобуры парабеллум.

— Доннерветтер [10] Черт побери (нем.) ,— взвизгнул он не своим голосом и выстрелил в сопровождавшую его ватагу.

Дети воробьями шарахнулись во все стороны, с криками понеслись каждый к своему дому.

— Мама! Мамочка! — кричала Танька Лукьянцева, перескакивая к себе во двор через плетень, ибо в горячке забыла про существование калитки.

Минька, подгоняемый выстрелами, бежал по улице так, как не бегал даже с колхозной бахчи при виде сторожа. Опомнился он в зарослях бузины на берегу ручья, что протекал между городом и станицей и в котором он недавно еще ловил с Мишкой–Австралией пескарей.

Домой он в тот день не вернулся. Опасаясь расправы, решил заночевать у нового дружка Кольки Стояна.

— Здорово он тебя разделал! — посочувствовал нежданному гостю Колька. А Колькина мать, добрейшая. Анна Ивановна, поспешила усадить его за обеденный стол.

— Зверье двуногое, — ворчала она, отрезая пострадавшему ломоть от ковриги хлеба. — До такой степени избить мальчишку.

— Я думал, он мне мозги отшибет, — вздохнул Минька, хлебая вчерашние пустые щи.

Спать ребята легли вместе. Но прежде чем уснуть, долго придумывали всевозможные варианты мести истязателю–повару.

— Бросить бы ему в окно гранату, — предложил Колька.

— Тоже мне придумал, — отверг с ходу эту мысль Минька. — Граната хату разворотит, а где мы потом жить будем? Да и гранаты у нас нету, все наши боеприпасы Сухоруков в отряд забрал. Давай уйдем к партизанам?

— Давай, — согласился Колька. — Хотя они все равно нас не возьмут, отошлют обратно домой, я уже пробовал.

— Не отошлют, не имеют права. Совести у них нет, что ли? Винтовки и пулемет забрали за милую душу, а нас, значит, по боку? Не выйдет. Завтра по утрянке в буруны двинем.

— Ладно.

С тем и уснули. А когда проснулись, за окном моросил дождь, и ребятам сразу расхотелось идти не только в буруны, но даже на улицу.

— Подождем, когда покажется солнце, — решили они и снова улеглись на койку.

Но дождались они в тот день не солнца, а немецких солдат хозяйственной команды. Грохоча по полу тяжелыми от подков и грязи сапогами, они ворвались в дом Кольки Стояна и, указывая пальцами на сидящих на койке ребят, радостно «загыргыкали» между собой. «Цвай киндер, цвай киндер», прорывались чаще других два знакомых ребятам со школьной скамьи слова. Старший команды подошел к мальчикам и выразительно качнул стволом автомата к двери.

— Геен зи хинтер мих [11] Идите за мной (нем.) , — сказал он не терпящим возражения тоном и добавил на смешанном языке: — Шнелль, шнелль! Бистро. Пошель.

— Боже мой! — вскричала бедная Анна Ивановна, бросаясь между детьми и солдатами. — Куда же вы их? Зачем они вам понадобились? Пан солдат, они же еще дети! Пан солдат!..

Но «пан солдат» отстранил ее от себя автоматом:

— Матка, вэг, вэг! Пошелъ к чертов матка! Ире киндер зинд щен гроссе меннер. Вир немен зи ан дем криг. Зи верден шизен: бух, бух! [12] Ваши дети уже большие мужчины. Мы заберем их на войну. Они будут стрелять (нем.) — показал он губами и пальцами, как будут стрелять на войне «большие мужчины» Анны Ивановны и, довольно захохотав, хлопнул перед ее носом дверью.

Анна Ивановна охнула, с ужасом взглянула на висящий в углу образ:

— Господи, не оставь детей твоих своей милостью!

На грузовой, крытой брезентом автомашине, на которую посадили Миньку с Колькой, уже сидело несколько ребятишек разного возраста. Они испуганно жались друг к другу и шепотом делились предположениями о своей дальнейшей судьбе:

— А ну как, братцы, попрут нас в Германию?

Но «поперли» их не в Германию, а через железнодорожный переезд к городу. Вскоре справа проплыл задернутый дождевой кисеей Успенский собор. Потом промелькнул кинотеатр имени Кирова. Еще два квартала, и машина спустилась к Тереку. Из–за него безумолчно гремела артиллерийская канонада.

— Бистро! — старший команды жестом руки предложил малолетним пассажирам спрыгнуть на землю. Шлепая по грязи босыми ногами, мальчишки понуро побрели следом за конвоиром. Вот и Терек. Он сегодня не мутный, а грязный. По нему несутся желтые губчатые куски пены и всякий плавучий мусор. На месте старого дореволюционного моста там, где до сих пор торчат из воды ослизлые сваи, перекинут через реку понтонный мост. Толпы солдат бредут по его деревянному настилу на ту сторону. Головы опущены, с тяжелых касок стекает ручьями вода. Должно быть, не очень–то хочется помирать в такую дрянную погоду. Впрочем, в хорошую — тоже не хочется.

То, что наши крепко бьют немцев на той стороне, для Миньки давно уже не секрет. Дед Макковей вчера рассказывал и божился при этом, что за два дня боев на южном берегу Терека немцам только и удалось, что захватить Предмостное да черепичный завод. Очень отчаянно и геройски дерутся советские войска.

Интересно, для чего привезли сюда немцы пацанов? Минька повел глазами влево, и озноб холодной ящеркой пробежал по его мокрым плечам: под растущими на берегу раскидистыми дубами стояли там и сям немецкие походные кухни, а возле одной из них орудовал с черпаком в руках ненавистный и страшный Кукуш.

Немцы наседали. Впереди шли танки, за танками — пехота.

— Рус, рука верх! — кричали немецкие солдаты, лежа в грязи перед окопами 4‑й роты. — Сдавайс, комиссар!

— Комиссары не сдаются! — приподнялся над окопом политрук Мордовин и швырнул гранату. На черном от усталости и грязи лице у него белеют лишь глаза да зубы. Шутка ли: рота в течение одного часа отбила одна за другой шесть атак! Смертельно–нудно сыплет за воротник холодная изморось. В окопе под ногами хлюпает размокшая глина. На сапогах грязи — по целому пуду.