Джеймс Болдуин - Комната Джованни. Если Бийл-стрит могла бы заговорить

– Вы правы, мадам. Джованни гораздо серьезнее меня. Я опасаюсь, что настанет день, когда он будет заправлять баром.

Да, как же, будет он, после дождика в четверг, подумала женщина, но внешне изобразила восхищение и с воодушевлением пожала ему руку.

– А это месье Жак, – сказал Джованни, – один из наших лучших клиентов.

– Enchanté, Madame [39] Очень приятно ( фр .). . – Жак одарил женщину обворожительной улыбкой, на которую та ответила слабым подобием.

– А это monsieur l’américain [40] Господин американец ( фр .). , – сказал Джованни, – иначе говоря, месье Дэвид. Мадам Клотильда.

Он немного отступил назад. В глазах его вспыхнул огонек, а лицо осветила радостная и горделивая улыбка.

– Je suis ravie, monsieur [41] Рада знакомству ( фр .). , – ответила мадам Клотильда, смерила меня взглядом и с улыбкой пожала руку.

Я тоже улыбался, сам не зная почему, сердце мое так и прыгало в груди. Джованни небрежно обнял меня за плечи.

– А чем у вас кормят? – спросил он. – Мы проголодались.

– Но сначала нужно выпить, – воскликнул Жак.

– Можно выпить и за столиком, разве нет? – сказал Джованни.

– Нет, – не согласился Гийом. Сейчас для него оставить место за стойкой было равносильно изгнанию из рая. – Давайте выпьем здесь – с мадам.

У молодых людей – своего рода труппы, в которой каждый знал свою роль, предложение Гийома вызвало интерес; в баре словно ветерком повеяло, и свет загорелся ярче. Мадам Клотильда, по обыкновению, сначала кокетливо отказывалась, но быстро согласилась, поняв, что пить мы будем что-то приличное и дорогое – действительно заказали шампанское. Она пригубила вино, произнесла несколько уклончивых фраз и исчезла еще до того, как Гийом завел знакомство с одним из молодых людей. Те, не теряя времени, незаметно прихорашивались, и каждый мысленно подсчитывал, сколько денег нужно ему и его copain [42] Приятель ( фр .). , чтобы продержаться еще несколько дней, придирчиво оценивали внешний вид Гийома и прикидывали, сколько монет из него можно выкачать и как долго можно его терпеть. Один вопрос оставался открытым, как лучше вести себя с ним – vache [43] Грубо ( фр .). или chic [44] Нежно ( фр .). , но в конце концов решили, что предпочтительнее vache. Оставался еще Жак, который мог быть бонусом или утешительным призом. Что до меня, здесь все было ясно – ни номеров, ни мягкой постели, ни вкусной еды не предвиделось, как и нежной дружбы – ведь на меня положил глаз Джованни. Свою симпатию ко мне и Джованни они могли выразить только одним способом – избавить нас от этих двух стариков. Такая задача делала их роли веселее, игру убедительнее, а эгоистические интересы скрашивались альтруистическим рвением.

Я заказал кофе и большую порцию коньяку. Джованни сидел дальше от меня и пил бренди между пожилым мужчиной, собравшим в себя, казалось, всю грязь этого мира, и рыжим юношей, который в будущем обещал стать на него похожим, хотя в его пустых глазах трудно было угадать хоть какое-нибудь будущее. Он был красив грубой красотой – жеребца или десантника и тайком поглядывал на Гийома, зная, что и Гийом, и Жак, в свою очередь, разглядывают его. Гийом успевал в то же время непринужденно болтать с мадам Клотильдой. Оба пришли к выводу, что для бизнеса сейчас время плохое, при нуворишах снизились критерии и вообще Франции нужен де Голль. К счастью, они и прежде неоднократно вели на разных площадках подобные дискуссии, и потому разговор сейчас шел по накатанному пути, не требуя от них никаких умственных усилий. Жак мог предложить одному из парней выпить, но ему вдруг захотелось сыграть роль моего доброго дядюшки.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он. – Сегодня для тебя важный день.

– Прекрасно себя чувствую, – ответил я. – А ты?

– Чувствую, как свидетель свершившегося чуда, – сказал он.

– Вот как? – отозвался я. – Расскажи подробнее.

– Я не шучу, – заметил Жак. – Я говорю о тебе. Чудо – то, что случилось с тобой. Видел бы ты себя вчера вечером! Да ты и сейчас не такой, как обычно.

Я молча глядел на него.

– Тебе сколько лет? Двадцать шесть? Двадцать семь? Я почти вдвое старше, и вот что тебе скажу. Хорошо, что это происходит с тобой сейчас, а не в сорок лет или около того, когда надежд уже меньше. Тогда подобная ситуация тебя бы просто сломала.

– А что со мной происходит? – спросил я. Мне хотелось, чтобы вопрос прозвучал иронически, но ничего не получилось.

Жак не ответил, только вздохнул и бросил беглый взгляд на рыжего парня. Потом снова обратился ко мне:

– Ты Гелле напишешь?

– Я регулярно ей пишу, – ответил я. – И на днях опять отправлю письмо.

– Ты не ответил на мой вопрос.

– Вот как. А мне казалось, ты спросил, пишу ли я Гелле.

– Хорошо. Тогда поставим вопрос иначе. Напишешь ты Гелле о сегодняшней ночи? И об утре тоже?

– Не понимаю, о чем тут писать. И вообще, какое тебе до этого дело?

Жак бросил на меня взгляд, полный отчаяния, какого я в нем до этого момента не подозревал. Мне стало не по себе.

– Мне – никакого. А вот тебе до этого дело есть. И Гелле – тоже. И этому бедному мальчику, который вон там стоит и даже не подозревает, что глядеть на тебя с такой любовью – все равно что совать голову в пасть льва. Ты и с ним будешь обходиться так же, как со мной?

– С тобой? А ты тут при чем? Как я с тобой обходился?

– Со мной ты вел себя непорядочно, – ответил Жак. – Можно сказать, бесчестно.

На этот раз голос мой прозвучал с иронией:

– Значит, ты хочешь сказать, что я вел бы себя порядочно, вел бы себя честно, если б…

– Нет, но не стоило так меня презирать.

– Прости. Но раз ты сам заговорил об этом, твоя жизнь действительно достойна презрения.

– То же можно сказать и о твоей, – сказал Жак. – Есть столько вариантов быть презренным, что, если подумать, рехнуться можно. Но хуже всего, когда ты с презрением взираешь на боль другого человека. А ведь стоящий перед тобой человек был когда-то моложе тебя, и только потом, незаметно для самого себя, превратился в жалкую развалину.

Воцарилось молчание, нарушенное прозвучавшим издалека смехом Джованни.

– Скажи мне, – сказал я наконец, – неужели для тебя уже нет другой жизни? Неужели так и будешь ползать на коленях перед мальчишками ради пяти грязных минут в темноте?

– А ты вспомни тех мужчин, что стояли на коленях перед тобой, в то время как ты думал о чем-то другом, притворяясь, будто не понимаешь, что происходит в темноте промеж твоих ног, – с горечью произнес Жак.

Я смотрел на янтарный коньяк и на мокрые разводы на металлической стойке, где отражалось мое лицо. Из глубины металла оно безнадежно взирало на меня.

– Ты называешь мою жизнь, – продолжал Жак, – постыдной из-за случайных встреч? Да, мои партнеры жалкие и презренные. Но задайся вопросом – почему они такие?