Калле Каспер - Ода утреннему одиночеству, или Жизнь Трдата: Роман

Как я уже говорил, отношения между людьми возобновляются с того места, на котором прервались — наше чувство словно отдохнуло и посвежело, и друг для друга мы были моложе, чем для тех, с кем общались изо дня в день. Но в глазах окружающих нам было около сорока, и броситься в этом возрасте друг другу на шею на почте казалось немножко странным. Так в нас снова просыпается молодость, когда мы идем на традиционный сбор — с одной стороны, мы в солидных костюмах, мы почти все в жизни чего-то добились, с другой же — инерция былых отношений толкает нас пихать друг друга и говорить: «Привет, ребята!» и «Пока, девочки!» «А как поживает Артур?» — спросил я. «Мы разошлись. Он женился на моей младшей сестре». Я присвистнул, поскольку мы уже вышли на улицу, и под шум машин я мог себе это позволить. «А что сказала родня?» — «Ой, все прошло нормально, без всякого скандала. Мы же воспитанные люди». Я засмеялся: «Представляю себе, что со мной сделали бы, если б мне вдруг пришло в голову жениться на своей свояченице». — «Да, я знаю. Ты говорил, что у вас в таких вопросах все намного серьезнее».

Мы опять были в той же ситуации, что в Таллине, когда за короткое время надо очень многое сказать и выслушать — мне, старому шахматисту, цейтнот был не в новинку, но одно дело — торопливые ходы на шахматной доске, другое — в жизни. Я проводил Кюллике на вокзал, мы вышли на перрон, и это было словно алиби, давшее мне возможность выразить свои чувства. Я стиснул ее в объятиях почти со всей силой, какую имел, она ойкнула и крепко прижалась ко мне. Я нашел ее подбородок, затем губы. Писателю писать проще, чем говорить, поэтому я только теперь сказал то, что недавно без раздумий нацарапал на открытке: «А знаешь, я тоже развелся. Я сейчас живу один. Здесь, в Москве». — «Ты не хочешь приехать ко мне в гости?» — «Когда?» — «Да хоть сейчас. Пойдем в кассу. Наверняка билеты еще есть». Вон оно! Бывает, что годами не приходится принимать решений более серьезных, чем выбор в подарок жене на день рождения серег из нефрита или обсидиана, и вдруг тебе дается десять секунд на то, чтобы изменить жизнь. Даже гроссмейстеры, если еще раз вспомнить о шахматах, могут иногда перед последним сороковым ходом словно оцепенеть и сидеть в трансе до тех пор, пока флажок не упадет и их не объявят проигравшими. «Я не могу». — «Почему?» — «У меня нет ничего с собой. Даже зубной щетки». — «Купишь в Таллине». В таком состоянии в человеке начинает доминировать биологическое: я вдруг почувствовал себя самым настоящим армянином и не смог признаться Кюллике, что у меня нет в кармане денег не только на билет, но даже чтоб купить ей букетик цветов, из-за чего я, наверно, снова выгляжу дикарем, как в случае с передачей ножа. «У меня сегодня встреча с одним режиссером, — наврал я, как женщина. — Давай-ка я приеду завтра». — «Ладно, давай завтра. Это какое будет число? Тридцатое? Вот и хорошо. Первого утром жду тебя в Таллине». Громкоговоритель сообщил, что до отправления поезда осталось пять минут. Я поцеловал Кюллике нежно, но без пылкости отчаяния — так, как целуют человека, с которым встретятся через день, и она вошла в вагон. Я огляделся, пытаясь определить, какое впечатление наши интимности произвели на соотечественников Кюллике, которых на перроне было немало, и убедился, что никто этого даже не заметил. Я пристроился под окном ее купе, когда поезд тронулся, замахал рукой, так, махая, шел рядом с поездом до тех пор, пока не пришлось переходить на бег, и даже пробежал чуть-чуть, точно как в кино.

Сутки, отделявшие один поезд от другого, я прожил, словно в дурном сне, боясь, что что-нибудь случится, например, я поскользнусь, упаду, и проезжающий мимо трамвай отрежет мне голову, как Берлиозу. Днем я сходил вместе с Колей Килиманджаровым в пункт скупки золота и обменял на доллары как обручальное кольцо, так и перстень, который когда-то по рекомендации дяди Ашота приобрел на черный день. Таким образом я набрал хоть столько денег, чтобы повести Кюллике обедать в ресторан получше, чем тот, куда в свое время послали дядю. Жена Коли Килиманджарова от великой радости, что я уезжаю и, быть может, уже не вернусь, постирала и даже погладила все мои рубашки. Я успокоился только тогда, когда сине-голубой поезд тихо тронулся. Мои спутники по купе, судя по языку, эстонцы, скоро отправились в вагон-ресторан, я же залез на свою верхнюю полку и отдался грезам.

Во всяком месте земного шара действует как бы свое психологическое время, не то, что показывают часы, а производное внутренней жизни людей. В этом смысле все средства передвижения похожи на машину времени из научной фантастики, которая перевозит вас не из одного места в другое, а из одного времени в другое. Время течет по-разному у разных народов, разнится время и в метрополии и провинции. Где-то время идет в стремительном темпе, потому что люди, которые там живут, думают и действуют быстро, где-то люди ленивы или просто медлительны, и время словно тянется. Если такое происходит в течение длительного периода, разница в итоге может оказаться настолько велика, что в одном месте люди будут жить в новом времени, а в другом — в средневековье и даже в каменном веке. Одни народы без конца придумывают новые виды оружия, других же хватает только на то, чтоб выучиться ими пользоваться, и, однако, вторые считают себя современниками первых. Как в азимовском «Конце вечности» разные эпохи через колодцы времени поставляют друг другу семена клевера и пиво, так в нашем мире на самых обыкновенных поездах, пароходах и самолетах транспортируют из одного времени в другое бананы и артиллерийские установки. Транспортируются даже общественные формации, потому и случается, что народ, только-только выбирающийся из племенного строя, не ведавший ни феодализма, ни капитализма, ни аристократии, ни монархов, ни интеллигенции, попадает в мгновение ока прямо в демократию и, конечно, не знает, что с ней делать. В лучшем случае он будет, как обезьяна, подражать внешним манерам развитых демократий, в худшем же у него в голове все перепутается так, что он тех, кто не придет на свободные выборы и не проголосует за правильного кандидата, просто расстреляет. И, конечно, каждый народ сам создает себе историю, со своими героями и предателями, которых любят или ненавидят вне зависимости от того, взяли ли они штурмом Бастилию или бегали по лесу с луком на плече. История так же относительна, как и физические процессы. Но каково бы ни было время, оно постоянно движется и тащит тебя с собой, единственное место, где можно наслаждаться паузой в этом движении, — сама машина времени, то есть поезд или самолет. Я лежал на своей верхней полке, слушал тихий, монотонный перестук колес и постепенно забыл о своих заботах. Я вспомнил, как поражался той бездонной тишине, которая заполняла родной город Кюллике, так что он показался мне домом отдыха для писателей, и подумал: кто знает, может, я и останусь жить в этом доме отдыха? Разыщу Ивара Юмисея, который, возможно, найдет мне какую-нибудь работу в своем журнале, перевод например, разведусь с Анаит, женюсь на Кюллике… Вряд ли, конечно, и эстонцы особенно сердечно относятся к инородцам, но я все-таки не принадлежал к русским, которых они ненавидели за депортации и прочее, так что если уж жить среди чужого народа, то вариант с эстонцами, импонировавшими мне своей вежливостью, дисциплинированностью и равнодушием, мог быть одним из наилучших. В конце концов, мало ли хороших книг написано именно в эмиграции.