Рене Блек - Крысы

Филипп послушно обещал исполнить все, что приказала мать; он скрывал свою радость и не поднимал головы. Он был счастлив, что вырвался на ночь и мог увезти с собой Клер.

Мотор работает и непрестанно шумит, авто наполняется запахом горелого масла.

— Шофер опять налил слишком много масла.

Клер не отвечает, смотрит на свет, отбрасываемый фарами, в котором резко выступают неровности дороги и мелкие белые камешки, скатывающиеся под откос. Дорога узкая, и кажется, что живая изгородь, нависшая над откосом, растет, шагает рядом в кольце света, из которого выступают отдельные листочки. Только пастбища, загороженные буковыми слегами, погружены во тьму; скользящий свет озаряет то клочок травы, то недоумевающую морду бычка. Дорога суживается: по сторонам свежевспаханные поля; Клер видит комья земли, думает о посеянном хлебе, зерна которого защищены от зимней стужи этими комьями.

Сквозь вонь бензина и горелого масла до нее доносится влажный запах земли. Она втягивает воздух и говорит вслух:

— Здесь уже хлеб посеяли.

Филипп, удобно усевшийся на слегка наклонном сиденье шофера, не спускает глаз с дороги, и сжимает руками руль. Теперь, когда он уверен в исходе поездки, ему наплевать на размышления Клер. Стесняться нечего; неделю назад, когда он забрал ее у конечной остановки трамвая и увез в автомобиле в лес, он попытался схватить ее за грудь. Она сказала хриплым голосом: «Я согласна, но что вы дадите?» В тот момент это его взорвало, и он выпустил из рук пышную девицу; им встречались рабочие, возвращавшиеся после прогулки в лесу; тогда он не настаивал. Но так же, как и в первый вечер, запах мыла и влажного тела, пушок над полными губами, бедра, обрисованные под легким ситцевым платьем, восторжествовали над самолюбием, он был разъярен, как бык в жару.

Он попытался взять развязный тон человека, не привыкшего торговаться.

— Скажи, что ты хочешь?

— Мне хотелось бы розовую комбинацию.

— Хорошо, получишь комбинацию.

— Но это еще не все, — прибавила она все еще хриплым голосом.

— Не будь жадной, а то ничего не получишь.

И он плотно уселся на мягком сиденье, будто сказал последнее слово.

Клер не двинулась; только смотрела на него блестящими черными глазами. Он думал, что она встанет и выйдет из машины. Глаза ее казались еще чернее, еще жестче обычного, и она с трудом разжала зубы:

— Вы ничего не получите.

Он почувствовал, что настаивать не следует.

И заговорил вкрадчиво:

— Не упрямьтесь… Чего вам еще хочется?

— Дюжину носовых платков.

И он отвез ее обратно в город, так как в лесу было слишком людно; чертова комбинация и дюжина платков были куплены перед тем, как ехать с ночевкой на дачу к Руссенам. Он затаил в сердце злобу на девушку, не согласившуюся удовлетворить его страсть и выторговывавшую плату за прелести своего здорового тела.

Неудача разжигает желание, руки поворачивают податливый руль, руки, которыми он сейчас сожмет тело полной брюнетки, и ему уже чудятся вздохи пружинного матраца на кровати красного дерева.

«Она не хотела даром, так я постараюсь на все свои деньги». Он кусает губы, борода, слегка отросшая после бритья, шуршит.

От скорой езды из-под колес вылетают камешки и стукаются о крылья автомобиля. Дорога вьется.

У Клер на коленях лежит сверток — сложенная розовая комбинация, по соседству с дюжиной носовых платков. Она не выпускает из рук белья, которого так добивалась. Ее занимают только борозды, проведенные бороной в комьях серой земли. По таким комьям она бегала каждый год в октябре месяце, когда девчонкой охраняла пашню от ворон.

Позади — грязное белье Руссенов.

Холмы растут, поля исчезают, деревья толпятся в снопе света, на серых матовых стволах выделяются пятна мха.

— Мы около поместья Сардеров, — бормочет вполголоса Филипп.

И он усмехается; но его ненависть, на минуту уцепившаяся за образ Жака в барс «Отеля-дю-Сюд», утихает при мысли о разорении, о моральной подавленности, о позоре, навлеченном на Жака всеобщей молвой. Он удовлетворен. Только желание все так же сильно; они приближаются к дому, где проведут ночь. Если сможет, он сделает ей, потаскухе, больно; если бы он только смел, он выставил бы ее за дверь, ночью, как только пресытится любовью.

Долина к тумане, си едва различает стволы деревьев на склонах. Зигзаги: при каждом резком повороте руля он касается плеча Клер.

Дорога вьется под гору. Плечо девушки задевает его, мотор размеренно гудит, запах масла усиливается. Он прижимается к руке девушки. Ему невтерпеж. Он взглядывает на лицо, которое совсем близко от него, и вдруг резким поворотом руля выправляет машину: авто у самой изгороди, он тормозит. Слишком поздно, передок машины врезается в изгородь, авто опрокидывается и катится по склону лужайки. Лязг железа. Автомобиль, задрав колеса, освещает фарами изгородь и ствол бука.

Филипп пробил головой стекло; осколки врезались ему в шею, голова придавлена всей тяжестью автомобиля. Кровь брызжет струей, словно сердце еще работает. Клер закрыла лицо руками и кубарем скатилась на Филиппа.

Она кричит, отнимает от лица руки, ощупывает Филиппа, чувствует горячую жидкость. Кровь.

Она снова кричит, бьется, желая высвободиться, цепляется за тело юноши. «Он убит, убит. Ей страшно, безумно страшно.

Она застряла между трупом и погнутым шасси, ощупью пробует выбраться. Нащупывает ручку, дверка отворяется, потом снова захлопывается; она толкает дверку, вылезает, как из рубки подводной лодки, и падает на сырую траву, она бежит в темноту, обезумев от страха, бежит; не чувствуя ссадин на локтях и пореза на лбу.

Вспугнутая белка, попавшая в сноп света, отбрасываемого фарами, взбирается на бук и исчезает. Тишина… потом шаги.

Жак подходит к автомобилю, открывает дверку, видит тело. Он взволнован, у него такое ощущение, словно у него сжимается и быстро разжимается сердце.

Из кармана он вытаскивает фонарик. Перерезанная сонная артерия, из которой брызжет кровь, мертвое распухшее лицо. Сердце у него снова сжимается. Ом узнает Филиппа Руссена и качает головой: «Бедняга… такой молодой…»

Осколки стекла, серые подушки в красных пятнах, погнутая дверка, мягкое, еще теплое тело.

Он снимает пальто и накрывает труп.

Грязное белье зажато между спинкой переднего сиденья и задней скамеечкой.

— Обойдется без всяких трудностей. Обычное введение в наследство, будьте покойны, мадам Руссен, обойдется без всяких трудностей, и скоро вы будете избавлены от печальных формальностей.

У мадам Руссен подступает к горлу, будто ее душит одержанное рыдание, отчего колышется ее тяжелым траурный креп. Между, тем как нотариус Персон, склонившись над бюро, заваленным делами, которые он перелистывает осторожно, как и подобает человеку благоразумному, — закрывает глаза, словно соболезнуя горю старой дамы; трагическая смерть ее сына — лишний доход для самой солидной нотариальной конторы в городе.