Ибрагим Аль-Куни - «Осень в горах» Восточный альманах. Выпуск седьмой.

…Мы карабкаемся по склону, приступом одолевая очередной подъем. Из–за камней показывается группа людей: старик с живописной седой бородой, в одной набедренной повязке, с большим самодельным ножом у пояса, пожилая женщина и молодая девушка удивительной красоты. Большие глаза, опушенные густыми ресницами, тонкий, чуть округленный нос, нежная смуглость кожи подчеркнута яркой зеленью платья, расшитого по краям серебряной ниткой. Девушка — ее зовут Сумма — погоняет осла с поклажей. Семья возвращается домой, в горы, из путешествия на побережье, где они заготовляли впрок финики: очищали их от косточек и складывали в козьи бурдюки. Этих запасов должно хватить до следующего сезона. Сумма не прячется от нас, держится независимо и смело, Амер заводит разговор, а Салех, сопровождающий нас солдат из Адена, с интересом разглядывает девушку, причмокивая языком: эта, кажется, подходит! Салех хочет жениться, а сокотрийки славятся своей красотой, и, что немаловажно для жениха, обладающего скромным доходом, выкуп за невесту на Сокотре гораздо меньше, чем на материке. Позднее Амер рассказывал мне историю Суммы. Три года назад она вышла замуж за соплеменника, но вскоре после брачной ночи он уехал на заработки в один из эмиратов Персидского залива, и Сумма осталась одна. С тех пор от мужа нет никаких известий. Сумма сама ведет хозяйство, пасет коз и овец. Сумма может получить развод — теперь женщины часто поступают так, но она не хочет, уж лучше подождать, хоть одной и тяжело. Амер спрашивает, не пойдет ли она замуж за Салеха — посмотри, какой золотой парень! Сумма бросает быстрый взгляд на тощего Салеха:

— Нет, этот очень уж худ, он не остудит моего жара.

Видимо, для сравнения она оглядывает и меня и неожиданно изрекает:

— Вот этот еще, пожалуй, сгодится. Но я все–таки лучше подожду.

Еще несколько часов подъема, и мы попадаем в удивительно красивую горную долину. Неподалеку видны апельсиновые деревья, на которых висят громадные зеленые плоды. Внизу, в неглубоком ущелье, журчит ручей. Здесь мы делаем привал. Апельсины на вкус оказываются похожими на лимоны, недаром арабы называют их «лим хали» — «сладкие лимоны». Закусив консервами, спускаемся к ручью напиться. Наклоняюсь над водой, и вижу, как на дне копошатся пурпурные крабы.

Три часа спустя, поднявшись на плато Хагьера, мы наконец попадаем к месту жительства горных племен. Перед нами открывается величественный вид: зеленые долины, над которыми высятся белые скалы, где обитают только горные козлы да редкие пещерные жители. Условия существования горцев Сокотры весьма сложны. Не удивительно, что они непревзойденные ходоки: ведь целыми днями им приходится (босиком!) бродить и бегать по горам. Иногда они вынуждены со своим скарбом и скотом спускаться к побережью. Горец привык быть неприхотливым, он может спать где угодно — на камне, на песке, в пещере. В горах Хагьера нередко бывает холодно, часто моросит мелкий дождь, порой на селение опускается облачная пелена, так что на расстоянии метра не видно ни зги. Одеты горцы лишь в набедренную повязку — кусок грубой, обычно грязно–желтого цвета материи, обернутый вокруг бедер и не доходящий до колен. Иногда на плечи накинут второй такой же кусок, но большей частью мужчины ходят обнаженными по пояс. Живут горцы в пещерах или в домах, сложенных из каменных валунов, причем не скрепленных между собой. Все убранство составляют несколько циновок до горшков, в очаге горит огонь. Натуральное хозяйство горцев почти не знает обмена, они изолированы от внешнего мира из–за отсутствия горных дорог — и у них нет даже спичек. Наверное, это одно из немногих мест на земном шаре, где огонь до сих пор получают первобытным способом: либо высекают ударом камня о камень, либо добывают трением двух папочек. Палочки сделаны из дерева, растущего только на Сокотре. В одной из них — небольшое углубление. Сидя на земле, горец зажимает кусок дерева между ступней и, вставив в углубление конец второй лапочки, начинает быстро крутить ее ладонями сверху вниз, одновременно надавливая на нижнюю палочку. Вскоре нижняя деревяшка начинает тлеть, в сделанный сбоку ямки надрез подсыпают труху или сухой навоз — и костер готов. Вся операция занимает у горцев не более двух минут. Признаюсь, я долго пытался научиться получать огонь таким путем, растер в кровь руки, но только после десятиминутного трения над моей экспериментальной установкой начал куриться дымок.

Удивляют жилища горцев, сложенные из камней. Камни довольно большие, кажется, что поднять их вручную не возможно, и вовсе не понятно, почему все это ненадежное сооружение не разваливается на глазах. Тем не менее каменные хижины стоят весьма прочно. Мы заходим в один из таких «домов». Вместо дверей — прямоугольное отверстие. Внутри всего одна «комната», пол застлан соломой, у стены — нехитрая утварь. Снаружи перед входом — маленькая площадка, окруженная невысокой, примерно в полметра, оградой из тех же камней — это хозяйственный двор. Возле каменного жилища — огромная плоская глыба, приподнятая с одного конца чуть более чем на полметра подложенными под нее камнями. Оказывается, это «супружеская спальня» хозяев. Дети спят в «доме», родители же забираются на ночь под каменную плиту, где их ждет соломенное ложе.

Горцы не только отличные ходоки, но и ловкие прыгуны. Молодежь любит состязаться в прыжках. Прыгают либо с камня на камень, либо три раза на обеих ногах — вроде спортивного тройного прыжка, только ноги сжаты вместе, так прыгать гораздо труднее. Я спрашиваю детей одного из горцев — Тануфа, умеют ли они прыгать. Еще бы! Мальчуганы с удовольствием выстраиваются в ряд и, присев, прыгают трижды, как зайцы. Побеждает средний — Иса. Я измеряю его прыжок — примерно двенадцать метров. Мы восхищенно цокаем языками, и ободренный мальчик — ему всего девять лет — лезет на камень, чтобы продемонстрировать нам свое искусство еще раз. Он хочет перескочить на другой острый и неровный валун, метрах в четырех от него. Я приготавливаю камеру, но замечаю недобрый предупреждающий взгляд отца.

— Не надо снимать. — дергает меня за рукав Амер. — Если Иса сорвется, он сильно расшибется, и отец будет считать, что виноват твой дурной глаз, а горцы народ горячий.

Почему–то мне вспоминается, с какой точностью один из соплеменников Амера метал свой самодельный нож, и я невольно опускаю руку с камерой. А мальчик ловко взлетает вверх и благополучно приземляется. Остается завидовать крепости его босых ног, которые с размаху опускаются на острые камни, чьи неровности я ощущаю даже сквозь резиновую подошву спортивной обуви. У старшего сына Тануфа — Мухаммада, вся грудь и правая часть головы в больших шрамах. Это следы кайй — народного врачевания, когда–то распространенного во всем арабском мире, да и сейчас сохранившегося в глухих деревнях Египта, Северной Африки. Кайй — прижигание огнем. Видимо, у мальчика было воспаление легких, а может быть, и туберкулез, которым здесь больна чуть ли не половина жителей. Местный знахарь, раскалив на огне докрасна металлический прут или нож, прикладывает его несколько раз к больным местам — туда, где «прячется болезнь», Этот жестокий способ скорее опасен, чем полезен в антисанитарных условиях жизни на острове: ожоги легко воспаляются, в них попадает инфекция. Но сильный болевой шок может порой действительно «выгнать» первую боль. Одни умирают, другие выздоравливают. Прижиганием лечатся все, редко встретишь на острове человека без страшных следов раскаленного железа.