Дороти Паркер - Новеллы

Кэртис внимательно наблюдал за ним.

— А на дворе холодает! — проревел мистер Мэдсон в трубку. — Я это предсказывал!

Миссис Кук закивала головой.

— Отлично! — прокричала она в ответ.

Мистер Мэдсон протиснулся вперед, чтобы распахнуть перед гостями дверь. Он был грузный мужчина, а прихожая была тесновата. Одна из пуговок на рукаве его пиджака зацепилась за слуховую трубку миссис Кук. Трубка с грохотом полетела на пол, извиваясь как змея.

Кэртис не выдержал. Он расхохотался. Звонко, неудержимо расхохотался. Он заливался смехом, невзирая на возгласы миссис Мэдсон: «Кэртис!», невзирая на грозно сдвинутые брови мистера Мэдсона. Он корчился от смеха, опираясь ручонками о загорелые коленки, и продолжал хохотать.

— Кэртис! — рявкнул мистер Мэдсон.

Смех оборвался. Кэртис выпрямился, и последний слабый стон восторга вырвался из его груди.

— Наверх! — загремел мистер Мэдсон, величественно вытянув вперед руку.

Кэртис повернулся и начал взбираться по лестнице. Он казался совсем крошечным возле высоких перил.

— Я не верю своим ушам… — сказала миссис Мэдсон. — С тех пор как он здесь, с ним еще никогда не случалось ничего подобного. Я ни разу не видела, чтобы он выкинул такое!

— С этим молодым человеком следует поговорить построже, — заявил мистер Мэдсон.

— С ним следует не только поговорить… — сказала его супруга.

Мистер Мэдсон наклонился, легонько крякнув при этом, поднял слуховую трубку и подал ее миссис Кук.

— Ничего, пожалуйста! — сказал он, предваряя ее благодарность, которая однако осталась невысказанной, и отвесил поклон.

— Прошу меня извинить! — тут же без дальних околичностей потребовал он и начал подниматься по лестнице.

Миссис Мэдсон направилась к дверям, замыкая шествие гостей. Вид у нее был озабоченный и огорченный.

— Никогда, — продолжала она твердить, — никогда не предполагала, что этот ребенок может так себя вести.

— Ах, дети выкидывают порой очень странные штуки, — заверила ее миссис Кэрли. — Особенно такие маленькие мальчики. Что с них возьмешь! Пустое, вы все это уладите. Я всегда говорю, что еще никогда в жизни не видала ребенка, который бы воспитывался лучше, чем ваш малютка. Ведь он у вас совсем как родной сын.

Сердце миссис Мэдсон снова исполнилось умиротворения.

— Ах, боже мой… — сказала она. Она улыбалась мягко, чуть ли не смущенно, затворяя за ними дверь.

Муж позвонил ей издалека и сказал, что ему дали отпуск. Она не ожидала этого звонка и растерялась, не зная, что ответить. Она тратила напрасно драгоценные секунды, объясняя ему, как удивлена, слыша его голос, рассказывая, что в Нью-Йорке идут сильные дожди, и спрашивая, не жарко ли там, где он находится. Он прервал ее — у него не было времени на длинные разговоры — и быстро сообщил, что их эскадрилью на следующей неделе перебрасывают на другой аэродром и по пути он получит суточный отпуск. Она с трудом разбирала его слова. Голос его сопровождался нестройным хором молодых голосов, выкрикивающих «эй!».

— Подожди, не вешай трубку, — сказала она. — Прошу тебя. Поговорим еще минутку, только минутку…

— Дорогая, нужно кончать, — сказал он. — Тут ребята все ждут очереди. Увидимся через неделю, около пяти. Пока.

Затем раздался щелчок, — телефон разъединили. Она медленно положила трубку, глядя на нее так, словно в ней была причина всех недоумений, разрушенных надежд и разлуки с ним. Через эту самую трубку она услышала его далекий голос. Все эти месяцы она старалась не думать о том огромном пустом пространстве, которое их разделяло; а теперь этот далекий голос доказал ей, что она только об этом и думала. Разговор был коротким и деловым. И в трубке раздавались веселые молодые голоса, голоса, которые он слышит каждый день, а она нет, голоса тех людей, с которыми он разделяет свою новую жизнь. И он послушался их, а не ее, когда она попросила его не вешать трубку. Она сняла руку с аппарата и отвела ее в сторону, с омерзением растопырив пальцы так, словно дотронулась до чего-то ужасного.

Пора прекратить эти глупости. Если постоянно выискивать что-нибудь, что причиняет боль и заставляет чувствовать себя несчастной и никому не нужной, то находить это с каждым разом становится все проще и в конце концов уже не замечаешь, что сама же этого искала. Одинокие женщины часто достигают в этом большого мастерства. Она не должна пополнять собой их унылые ряды.

Почему она, собственно, так огорчилась? Если времени на разговор у него не было — значит, не было, и тут уж ничего не поделаешь. Ведь он успел сообщить ей, что приедет сказать, что скоро они будут вместе. А теперь она сидит и сердито смотрит на телефон, на добрый, верный телефон, который принес ей такую приятную весть. Они увидятся через неделю. Всего лишь через неделю. Она почувствовала, как по спине у нее пробежали легкие мурашки, как будто раскручивались в спирали маленькие пружинки.

Надо, чтобы каждая минута этого отпуска была радостью. Она вспомнила, какое нелепое смущение нашло на нее, когда он приехал домой прошлый раз. Тогда она впервые увидела его в военной форме. Он стоял вот тут, в их маленькой квартире, бравый незнакомец в непривычном щегольском наряде. До его ухода в армию, они за всю свою совместную жизнь не провели порознь ни одной ночи, но, когда она увидела его в этой форме, она опустила глаза и начала смущенно мять носовой платок, не в силах выдавить из себя ничего, кроме каких-то нечленораздельных звуков. На этот раз они не должны так попусту терять драгоценные минуты. Нелепая застенчивость не должна украсть ни одного мгновения из этих прекрасных двадцати четырех часов, когда они будут вместе. Всего только двадцать четыре часа…

Нет, так думать нельзя, так не стоит думать. Именно таким образом она в прошлый раз все испортила. Как только застенчивость прошла и она снова почувствовала себя с ним как прежде, она начала считать минуты. Ее так переполняло отчаянное сознание того, что часы бегут — осталось всего двенадцать, всего пять, о господи, всего один час, — что веселому и спокойному настроению не оставалось места. Она потратила время, которое могло бы стать чудесным, на сетование по поводу того, что оно уходит. Когда наступил последний час, она казалась такой удрученной, говорила так медленно и печально, что он даже рассердился, что-то резко ей ответил, и произошла ссора. Тут он заторопился к поезду, они не обнялись, не сказали друг другу на прощанье нежных слов. Он подошел к двери, отворил ее и стал, прислонившись к косяку плечом, встряхнул свою фуражку и старательно надел ее, слегка надвинув на один глаз и на ухо. Она молча стояла посреди комнаты и безразлично смотрела на него. Когда фуражка его оказалась как раз на том месте, где ей надлежало быть, он взглянул на жену.