Юрий Чернов - Земля и звезды: Повесть о Павле Штернберге

Студенты провожали его гурьбой.

На экзаменах Федор Александрович не выдерживал долгих церемоний:

— Кто знает на пятерку?

Подымалось несколько рук.

— Кто знает на четверку?

Рук подымалось больше.

— Остальным ставлю тройки, — заявлял Бредихин. — Вы, господа, свободны.

Штернберг понимал, что большому ученому простительны маленькие слабости. Но сам придерживался иного правила: ученье не развлеченье…

Лекция подошла к концу. Рассчитана, спланирована она была, как все его лекции, с математической точностью. Перед звонком он оставлял не более пяти минут, чтобы ответить на вопросы. Так было и на этот раз.

— Вопросы есть?

Поднялась Варвара Николаевна Яковлева:

— Я подготовила конспект публичной лекции. Вы могли бы меня проконсультировать?

— Напомните, пожалуйста, вашу тему.

— Падающие звезды. Болиды. Аэролиты. Определение высоты падающих звезд.

Павел Карлович вынул из жилета часы:

— Десять минут вас удовлетворят?

— Думаю, что да.

— Останьтесь после звонка.

Класс опустел. Варвара Николаевна подсела к столу с тонкой тетрадкой. За эти месяцы она ничуть не изменилась: те же темные косы, собранные в пучок, уверенные черные глаза и небольшой прямой нос с чуть приметной горбинкой. На руке, державшей тетрадку, багровели ссадины.

— Я рада, что вы здесь, — сказала Варвара Николаевна.

«Наверное, строила баррикады», — подумал Павел Карлович, продолжая разглядывать ссадины на ее маленькой руке.

— Марат и Васильев-Южин арестованы; Шмита истязают. Аресты продолжаются. С Бутырской тюрьмой есть связь. Как вы? Слежку не замечали?

— Хвост тянется с вокзала.

— Всех «заграничных» щупают. Разнюхали, что мы покупали за рубежом оружие. От явки воздержитесь. В четверг занятия на обсерватории. Я буду. Кстати, нет ли у вас местечка, чтобы перепрятать оружие?

— Подумаю.

— В Московском комитете очень ждут вас.

Он понимающе кивнул и спросил:

— Настроение?

— Готовимся к реваншу.

Она поднялась, едва уловимо кивнула. Если кто-нибудь наблюдал за ними, стоя за дверью, он ничего не увидел бы. Лишь Павел Карлович заметил, как на мгновение потеплели ее глаза, мелькнул в дверях пучок кос, застучали по коридору каблучки.

Он вышел из здания, и улица дохнула в лицо морозом. Штернберг применил хитрость. Пройдя пять-шесть шагов, он резко повернулся и направился обратно, словно что-то забыл на курсах. Как раз в это мгновение из цирюльни напротив выскочил господин с озабоченно-ищущим взглядом, плотный здоровяк, явно ошеломленный тем, что вместо спины своего подопечного увидел его лицо.

Уж очень пристально уставился знакомый незнакомец на приват-доцента, а тот степенно прошел мимо, не удостоив Кукина взглядом, под пенсне холодно смотрели глаза, черная борода опускалась на отвороты пальто.

Павел Карлович плавным жестом остановил санки и, пока Кукин соображал, как быть дальше, исчез за поворотом.

Санки скользили легко и быстро. Лошадка была сытая и крепкая, только храпела и шарахалась, если навстречу шел, громыхая, трамвай.

— Не обвыкшая, — пояснил извозчик. — В деревне куплена.

Штернберг, остановив санки, сошел возле Пресненской каланчи. На самой ее макушке терпеливо мерз пожарный наблюдатель. Павел Карлович ускорил шаг, потому что стужа пробирала все ощутимее и злее. Может быть, за восемь месяцев заграничной жизни отвык от русского климата? Во всяком случае, черные шары на каланче не вывешены, а их вывешивают, когда температура опускается ниже двадцати восьми градусов и надо предупредить детей, что занятий не будет.

К обсерватории подходил в сумерки. Бревенчатые домишки с наглухо запертыми воротами освещались изнутри умирающим мерцанием лампадок. Эти убогие строения глубоко ушли в землю, словно осели под тяжестью снежных папах, навалившихся на крыши.

Прохоровские спальни мрачно темнели. Там экономили керосин.

Цезарь и Норма, почуяв хозяина, нетерпеливо повизгивали за забором. В коридоре встретила Вера, предупредила:

— У тебя в кабинете гостья.

Софья Войкова, оставив кресло, шагнула ему навстречу. Он узнал ее по белым как лен волосам, по длинному серому платью. В этом платье она приехала из Юрьевца. В нем она и ходила вот уже около двух лет. Менялись лишь пришивные воротнички.

В талии платье стягивал поясок. Обилие складок — раньше их не было — подчеркивало худобу. Лицо изменилось и осунулось настолько, что на улице, пожалуй, Павел Карлович и не узнал бы ее.

— Что с вами?

— Не со мной, — качнула головой Софья. — Арестовали Костю.

— Арестовали? — Штернберг посмотрел на нее колюче и хмуро.

— Ночью, — подтвердила она. — А кроме вас к кому я могу…

Она осеклась. Взгляд его оставался таким же колючим, словно она была виновницей ареста брата. Софья внутренне съежилась в напряженном ожидании.

— Садитесь, — попросил Павел Карлович. — Успокойтесь и рассказывайте все по порядку…

Павлик ахнул от неожиданности. По небу катился огненный шар. Он катился с такой быстротой, что в секунду пересек полнеба и скрылся за деревьями на Садовой улице.

Хлопнув калиткой, Павлик выбежал со двора и бросился к скверу. Он не сомневался: огненный шар зацепился за макушку старого тополя. Выше этого тополя дерева не было. Рядом стоял раскидистый дуб с широкими изогнутыми ветвями, на которых удобно сидеть, как на лавочке. Вокруг дуба — небольшая поляна. Там, наверное, и лежит эта упавшая звезда.

Он не добежал до входа в сквер, продрался сквозь густой кустарник. Упругие ветки оцарапали лицо и одежду, брызнули каплями вечерней росы, но он почти не чувствовал всего этого, перепрыгнул через скамейку, неясно темневшую на пути, и опять припустился изо всех сил.

Сквер освещался слабо: один фонарь горел у входа, второй — на центральной аллее. Здесь же, у раскидистого дуба, было темно.

Огненного шара не оказалось ни на полянке, ни в дальнем, глухом углу сквера, где никогда не сажали цветов, где бурно разрастались травы и колючие будяки с малиновыми набалдашниками.

Обойдя все тропинки, Павлик вернулся домой, огорченный и потерянный.

— Пауль! — удивилась мать, увидев лицо сына в косых царапинах, в мокрой, обрызганной росой курточке. — Где ты был?

Мать строгостью не отличалась, вопрос ее ничем не грозил, однако тут же сидел отец и неодобрительно поглядывал.

— Упала звезда, — ответил Павлик.

— Куда упала? — поинтересовался отец.

— Не знаю, я ее не нашел, — признался Павлик.

— Хм, — хмыкнул отец. Недоброжелательство его сменилось любопытством. — Упала звезда и, никаких следов? Ну, не огорчайся! Звезды падают часто… Умывайся и ложись спать!..

Отец Павла — Карл Андреевич, подданный герцогства Брауншвейгского, — был купцом. Он владел в Орле домом на Садовой и москательной лавкой. Как и подобает купцу, копейке вел счет и знал ей цену. Однако копейку иконе не уподоблял, не молился на нее. Если попадалось на глаза что-либо нужное, полезное для дела, для себя или для семьи, расходовал деньги не колеблясь.