Валерий Алексеев - Улыбка навсегда: Повесть о Никосе Белояннисе

Никос молча покачал головой.

— Вот и хорошо, — Спирос устало закрыл глаза. — Вот и мне будет спокойнее… Ну, ступай. Да смотри, не попадайся им в руки. Помни, ты еще и за нее отвечаешь, за девчонку мою, за Андрулу…

Никос был арестован в Афинах 20 декабря 1950 года. Он хорошо запомнил этот день: последний день, проведенный им на свободе.

Приближался праздник, крестьяне из горных деревень уже продавали на улицах Афин рождественские сосны. Улицы были скудно украшены цветными лампочками, слепых с аккордеонами, как обычно перед праздником, стало больше. Люди ежились от сырости и ветра. Призывно гудели ацетиленовые лампы на лотках торговцев каштанами. Обычная предпраздничная толкотня, и внешне почти незаметно, что совсем недавно окончилась гражданская война, что позади оккупация, жесточайший голод. Что ужасало — так это цены: чудовищные цифры, наспех исправленные, неоднократно перечеркнутые, были как крик отчаяния. На глазах у Никоса торговец снял старый ценник «Рис — 1600 драхм» и поставил новый — «Рис — 1900». Проходившие мимо женщины разразились бранью. «Мне тоже надо на что-то жить», — отвечал торговец.

Приглядевшись, можно было заметить, как худо одеты люди, как мало они покупают, хотя торговцы наперебой зазывают их к своим лоткам. Никос обратил внимание на то, как много стало в городе праздно шатающихся по улицам подростков, как озлобленно блестят их глаза. Отметил он и лихорадочное оживление на скупке в районе Монастераки, и ожесточенные перебранки полуголодных людей у дверей кофеен, бильярдных, кабаков, из которых доносились хватающие за душу звуки бузуки. «Что же ты не в Болгарии, приятель, если тебе здесь так плохо?» — услышал Никос и замедлил шаги, но не стал останавливаться: за спорящими пристально наблюдал полицейский.

У кинотеатра «Розиклер» суетились продавцы порнографических открыток, контрабандных сигарет. Никос машинально отметил, что сигареты американские: до войны такой вид коммерции не имел бы успеха. Греки любили свой табак — золотисто-лимонный или красноватый.

Остановился у антикварной лавки, в витрине которой были выставлены старинные монеты, подсвечники, иконы. За прилавком стояла Рула Эритриаду. Это означало, что Никос пришел слишком рано. Когда Рулу сменит пожилой тучный Яннис, можно будет войти.

Ну что ж, это даже неплохо: есть время лишний раз убедиться, что за ним не тянется хвост. С другой стороны, товарищи из афинского подполья предупреждали его, что задерживаться на улицах не следует: можно нарваться на обычную облаву. Но сейчас другого выхода не было. Никос решил дойти до площади, а затем вернуться обратно. Если и тогда Рула будет стоять за прилавком — надо спешно возвращаться к себе на квартиру.

На случай облавы в кармане у Никоса лежал паспорт — хоть и не подлинный, но довольно надежный. Для внимательного рассматривания в асфалии он не годился, но Никос и не собирался попадать в асфалию: не для этого он вернулся в Грецию.

ЦК поручил Никосу наладить связи с товарищами, ушедшими после запрещения КПГ в глубокое подполье. Конечно, восстанавливать связи было труднее, чем заводить их наново: многие члены партии, оставшиеся в стране, отстранились от своих организаций, другие растерялись и не знали, куда податься, к кому примкнуть, третьи разочаровались и озлобились.

Перед отъездом Никоса некоторые чрезмерно оптимистично настроенные товарищи говорили, что страна на грани революционного взрыва, что по ночам в Афинах, как в годы оккупации, молодые люди выкрикивают с крыш через рупоры: «Да здравствует КПГ!» Этого Никос не нашел, увидел же он молодых ожесточившихся ребят, имеющих много претензий к режиму, но для революционной работы не созревших. Но Никос умел работать с такими людьми. И, разумеется, старые испытанные партийные кадры оставались на своих местах даже в это тяжелое время.

Первым человеком, с которым Никос встретился в апреле пятидесятого, сразу по приезде в Афины, был Яннис, старый пирейский коммунист, товарищ Никоса по заключению в Акронавплии.

В 1940 году они оба работали в комитете «акронавплиотов». В годы гражданской войны по заданию Центрального Комитета Яннис ушел в глубокое подполье и сохранил свою группу боеспособной даже в эти тяжелые времена. В полицейском комиссариате Яннис был зарегистрирован как владелец небольшой антикварной лавки, и у приезжего имелись вполне легальные основания для встречи с антикваром. Опасений, что Никоса мог опознать кто-нибудь из случайных знакомых, не было: густая черная борода совершенно изменила лицо Никоса, ему самому понадобилось довольно много времени, чтобы привыкнуть к своей новой внешности.

В аэропорту, пройдя таможенный досмотр и проверку документов, довольно небрежную (самолет, на котором прилетел Никос, прибыл из Италии), Белояннис сел в такси, коротко сказал шоферу «Афины, Стадиу», протянул ему нераспечатанную пачку хороших английских сигарет (тот молча взял сигареты и, даже не кивнув, положил в карман) и, стараясь скрыть охватившее его жадное любопытство, стал поглядывать в окно на проносившиеся мимо тесные улочки предместий. Никос был похож (и отчетливо сознавал это) на разбогатевшего за океаном коммерсанта, для которого приезд в Афины не является событием.

За всю дорогу от аэропорта до центра Афин он не обменялся с шофером ни единым словом; так и должен был себя вести «греко-аргентинец», но Никосу стоило огромного труда удержаться и не завести ни к чему не обязывающий дружелюбный разговор: он был взволнован и опасался, что в разговоре это как-то проявится. На улице Стадиу он вышел, щедро расплатился с шофером и со скучающим видом пошел, поглядывая на магазинные витрины. Надо было убедиться, что небрежность таможенников ничего решительно не означала, что от аэропорта за ним не тянется хвост (подобные случаи уже были, но Белояннис не мог, не имел права этого допустить: слишком катастрофичны были бы последствия), и только после этого, уже на автобусе, с многочисленными пересадками направиться в Пирей к Яннису.

Яннис уже был предупрежден и не выказал ни удивления, ни радости. Они молча пожали друг другу руки, сели.

— Ну что, все сначала? — спросил Яннис после долгой паузы.

— Все сначала, отец, — ответил ему Никос. — Надеюсь, не на пустом месте?

Он пристально посмотрел на Янниса.

— Работаем понемногу, — ответил Яннис. — Но, сам понимаешь, умиротворение не тот лозунг, который может зажечь. Ты с этим приехал?

— С этим.

— Ну, вот и расскажи мне теперь без утайки, как коммунист коммунисту: как же это все получилось? Три года мы только и жили, только и дышали, что сводками с поля боя. Вы истекали кровью — мы истекали кровью. Вы наступали — мы тоже шли в наступление. Вы стали регулярной армией — мы вашим тылом.