Марсель Эме - Человек, проходивший сквозь стены

— Я, — сказал еврей, — я еврей.

— Мне, — сказала молодая девушка, — мне было шестнадцать лет, когда началась война. Я вспоминаю Париж, каким он был прежде. Как много народу на улицах, шум, магазины, бесконечный поток машин, сигналы которых звучали как джаз, и всем мужчинам было по двадцать лет. Мои подружки и я выходили из школы и с трудом пробирались сквозь толпу. Чтобы слышать друг друга, мы громко кричали, смеялись. А на перекрестках нас поджидали полицейские, все такие молодые. Они предлагали нам руку, как на балу, машины останавливались, уступая нам дорогу. А прощаясь, как сейчас помню, полицейские дарили нам розы, жасмин, незабудки. Путь из школы домой, на улицу Франкер, был чудесный. На площади Клиши мы шли медленнее, потому что там было много народу, а еще и потому, что надо было отвечать на все улыбки. Мальчишек было всегда не меньше тысячи, в цветных туфлях, с платочками в кармашках, они были похожи на ангелов. Как на нас смотрели их голубые или черные глаза с золотистыми ресницами! Не слышно было, что они говорили, до нас долетали только отдельные слова: «любовь», «сердце», «завтра» или имена, наши имена. Мальчики выходили на улицу для нас, они знали, что однажды должно произойти что-то необыкновенное. Они сидели на террасах кафе, провожали нас долгими взглядами, бросали нам цветы, птиц и слова, от которых замирало сердце. На мосту Коленкур я уже была словно во хмелю, голоса мальчишек звучали в ушах. Я помню один июльский день на мосту, солнце ярко светило, с кладбища доносился аромат полевых цветов, мальчишки прогуливались в светлых спортивных костюмах, жизнь была так хороша, что я, вскрикнув, в восторженном порыве оторвалась от земли. Но моя подруга Жанетта Кутюрье удержала меня за ноги. Я долго на нее за это сердилась. Самый прекрасный момент был, когда я поднималась на улицу Коленкур. В то время она спиралью вилась вокруг Монмартрского холма. Машины, выстроившись вдоль тротуаров двойной голубой линией, напоминали вьющийся дымок, а небо отливало розовым светом. Может быть, я ошибаюсь, но мне помнится, что деревья не теряли листву круглый год. На улице Коленкур было меньше народу, чем на мосту, но мальчишки выглядывали из окон, стояли у автомобилей, особенно много их было под деревьями. Они провожали нас вздохами, засыпали любовными записками и пели такие нежные песни, что хотелось плакать. А дома меня уже ждали пять или шесть кузенов, которые, как они говорили, пришли к моему брату. Мы играли, смеялись и иногда целовались. Сейчас я уже об этом могу сказать. Ночью мне снилось, что я сдала экзамен на аттестат зрелости, а в награду наша директриса предлагает мне выбрать суженого из сотни самых красивых мальчиков Монмартра. Сейчас мне уже не шестнадцать лет. Брата убили на войне, кузены в тюрьмах, друзья уехали с Северного вокзала. Молодые люди, которые остались — их еще иногда можно встретить, — не думают о нас. Они нас не замечают. Улицы теперь пустые, полицейские все старые. Улица Коленкур больше не вьется спиралью. Зима. Деревья стоят голые. Как вы думаете, война скоро кончится?

Четырнадцатый человек не сказал ничего — он внезапно скончался на руках своих новых друзей. Это была молодая женщина, жена военнопленного, мать троих детей; нищета, забота, усталость сделали свое дело. Ее новые друзья отправились в мэрию, чтобы выполнить необходимые формальности. Одному из них чиновник сказал, что для погребения жителей 18-го округа нет больше гробов. Ему доказывали, что речь идет о жене военнопленного. Чиновник возмутился: «Ну что вы от меня хотите? Не мог же я сам превратиться в гроб!» Искали гроб в квартале Борниоль, потом во всем районе, но не нашли. Какой-то кондитер предложил сосновый гроб за пятнадцать тысяч франков, но у сирот не было ни гроша, да и друзья были не из богатых. Один столяр, честный человек, согласился было сделать гроб из старых ящиков. Но тем временем мэрия получила гробы, и молодая женщина была погребена достойным образом.

Друзья проводили ее в последний путь и прямо с кладбища зашли в кафе, где каждому подали за стограммовый хлебный талон бутерброд с земляной грушей. Они еще не кончили есть, когда один из них заметил, что за столом тринадцать человек и что следует ожидать новых несчастий.

Марсель Эме — французский писатель старшего поколения (род. в 1902 г.) — пользуется широкой известностью как автор романов, пьес, новелл. Советские читатели до сих пор знали Марселя Эме преимущественно как романиста и драматурга. В настоящей книге представлены лучшие образцы его новеллистического творчества.

Мастерство Марселя Эме сказывается уже в самом его умении полностью преображаться при переходе от одного жанра к другому. Его новелла — доподлинная новелла. В монологах и диалогах нет ничего театрального, они рассказываются так же, как и все прочее в новелле. Вспомним заключительное произведение сборника: «В ожидании». Оккупированный Париж. Стоя в бесконечной очереди у булочной, люди рассказывают друг другу каждый о себе. Казалось, эта новелла могла бы носить подзаголовок — «сценка»; но нет, даже и здесь наивысшего напряжения действие достигает тогда, когда берет слово сам автор и сообщает нам, что четырнадцатый или, вернее, четырнадцатая, единственная, ничего о себе не рассказывавшая, внезапно скончалась, стоя в очереди. Это молодая женщина, жена военнопленного, бедная, обремененная семьей. Ее соседи по очереди, ставшие за время долгих бдений ее друзьями, берут на себя хлопоты о ее похоронах, что было в те дни в Париже делом весьма нелегким. Это и есть кульминация рассказа. В нем как бы наступает тишина и раскрывается подлинный его смысл: до сих пор были только слова и все говорили о себе, теперь что-то делается для другого. И чувства, которые стали общими чувствами этих людей, сблизили их. Традиционная для реалистической французской литературы тема превращения бездейственной толпы, кучки равнодушных обывателей в людей, ставших близкими, решена чисто новеллистическими средствами.

Рассказывает Эме безукоризненно построенными фразами и точными словами, сохраняя невозмутимость, ироническую сдержанность даже при описании очень смешных или неожиданных положений. Один французский критик сравнил Марселя Эме с известным комедийным киноактером Бестер Китоном, который отличается тем, что сам никогда не улыбается. Вернее было бы сказать, что Марсель Эме следует традиции французского народного юмора, где есть неулыбающийся, немного коварный рассказчик. Народные корни чувствуются и в склонности Марселя Эме, изображая обыкновенных людей, ничем не примечательных героев, выхватывать их из привычной обстановки и переносить в мир чудес, в область фантастики, наделять их «вторым» существованием. Фантастика, гротеск могут быть разными: у Марселя Эме они граничат со сказкой, с притчей, вбирающей в себя действительные конфликты жизни, сложные, а иногда и трагические обстоятельства человеческого существования. Поэтому мы вправе говорить о реалистической природе этих рассказов.